— Ты в полёте никогда не поешь, — укоризненно сказала она. — А Танечка Макарова поёт. И другие тоже… Линия фронта. Так и держи.
— Спой что-нибудь ещё.
Валя словно ждала этих слов, перекрывая гул мотора, заорала:
— Какой ужас, — рассмеялась я. — Придумают же люди.
— А что?
— С пробитым баком и горящим хвостом, конечно, далеко не улетишь, но это ещё туда-сюда. А на одном крыле, даже с помощью честного слова, самолёт может лететь только по вертикали, с нарастающей скоростью, вниз.
— Утёсов же поёт!
— Пусть поёт себе на здоровье.
— Хочешь классику?
— Давай.
И снова — с упоением, в полный голос:
— Ну, как? — в голосе певицы откровенное торжество.
— Бик якши, как говорила Женя Руднева. Сто лет не слышала такой «классики», прелесть.
Мне вдруг вспомнилась согбенная фигурка на берегу хмурого моря, скорбный, слабый голосок:
Собиралась она топиться в ту ночь или мне померещилось?
— Магуба, ты тогда подумала, что я побежала топиться, да? Ну, там, в Пересыпи? — будто подслушала мои мысли Валя.
Как это называется — телепатия? Пожалуй, ничего сверхъестественного в этом явлении нет. Лётчик и штурман часто обмениваются мыслями не прибегая к словам, на них иногда просто нет времени. Без такого обострённого взаимопонимания экипажи не смогли бы действовать согласованно, и нетрудно понять, к чему бы это привело.
Тогда, в Пересыпи, девушкам не нравилось Валино поведение, однажды её высмеяли со сцены во время концерта полковой самодеятельности, и хотя сценка, которую разыграла одна из наших «актрис», была безобидной шуткой, она среагировала на неё болезненно, выскочила из зала как угорелая. Я — за ней….
— Да, мелькнуло у меня такое подозрение, — ответила я. — Пошла на всякий случай за тобой — посмотреть, не надумала ли ты, чего доброго, превратиться в русалочку.
— Не пошла, а помчалась как на пожар. Мне потом девочки рассказывали. Мамочка моя, какая я была дурёха. В самом деле, бежала, думала, сейчас с ходу, с обрыва — бух! Но что-то меня остановило. Дай, думаю, посижу, прыгнуть недолго, спешить особенно некуда, поплачу немножко, спою свою лебединую песню. А ты тут как тут. Спасла меня, дурочку, век не забуду, спасибо тебе. Если бы не пришла, допела бы песню и буль-буль-буль!
— Раз уж сразу не сиганула… Вот ты сегодня спасла и меня, и себя.
— Ты в темноте посадила самолёт в какую-то яму, потом взлетела, а я спасла? Не согласна. А ты знаешь, Магуба, сколько уничтожила немцев? Со своими штурманами, за все боевые вылеты?
— Откуда же мне знать.
— А я знаю. Мы с девочками подсчитали. Приблизительно. Тебе неинтересно?
— Как-то не думала об этом.
— У вас, ветеранок полка, на сегодняшний день, на каждый экипаж, по самым скромным подсчётам, приходится по пятьсот гитлеровцев!
Мне это число показалось преувеличенным, но позднее, после войны, по официальным документам я установила, что девушки не ошибались в своих подсчётах.
— И не лень вам было считать. Сколько до аэродрома?
— Восемь минут. Вот мы и дома.
Техники, осмотрев самолёт, сказали, что им требуется на ремонт минут сорок, я начала было их упрашивать, чтобы часть пробоин, в фюзеляже, они оставили «на потом», но вмешалась Бершанская:
— Никаких потом. Отдохни, а я пока слетаю с твоим штурманом.
Валя, не скрывая радости, побежала к самолёту командира полка, а я подошла к Лейле, дежурившей на аэродроме.
— Жарко? — спросила она.
— Терпимо. Происшествий нет? Она отрицательно покачала головой.
О нашей вынужденной посадке рассказывать я не стала, не время.
— Пока работают только опытные экипажи. Бершанская хочет посмотреть, что там, в Балаклаве.
— Не буду тебе мешать.
С полчаса я ходила по аэродрому как неприкаянная. Услышала новость: в бухте появился крупный транспорт, встал под погрузку. «Хорошо бы успеть, — подумала я. — Потопить не потопим, но жару дадим».
Когда самолёт Бершанской вернулся, я уже сидела в кабине. Она махнула мне рукой, указала на Валю — возвращаю, мол, тебе штурмана в целости и сохранности.
Легли на курс, я спросила:
— Транспорт ещё цел? Не потопили?
— Потопишь его. Громада. Девушки до нас подолбили его, на корме пожар, суета, но Бершанская говорит: бей по машинам, залпом. На берегу столпотворение: бронетранспортёры, грузовики и легковушки, солдатни полно. Ну я и шарахнула четырьмя бомбами, промахнуться было невозможно. Но лучше бы в транспорт.
— Почему лучше?
