— Служу не подполковнику, служу Советскому Союзу!
Народился новый день. Он принёс с собой новые заботы и новые опасности. Немцы, стремясь во что бы то ни стало сбросить защитников плацдарма в реку, предпринимали атаку за атакой, бросали в бой всё новые и новые свежие силы, но полк выстоял, не отступил ни на шаг.
В ходе боёв за расширение плацдарма рота, куда входил и — взвод Галимкая, получила приказ: обходным манёвром овладеть высотой 1424. Приказ требовалось выполнять немедленно. Среди белого дня пришлось покидать окопы. Но пока порядочным крюком обходили высоту, наступил вечер, опустилась темнота.
Путь роте преградила река.
— Это речка Старик, — сказал командир роты. — Высота, которую надо брать, сразу за ней, в километре, не больше. Перед высотой должен быть дзот. Мы можем его обойти, но тогда он будет косить остальных…
— Моя так думает, товарищ лейтенант, — заговорил казах Баисов — широкоплечий круглолицый крепыш, — надо его сразу кончай! Токо найти сперва надо гада!
Прикидывать и гадать, где находится огневая точка, в одном лишь названии которой — «дзот» — таилось нечто зловещее, долго не пришлось: раздалась пулемётная очередь, и темноту ночи прочертили огненные линии трассирующих пуль.
Тра-та-та-та-та! Тра-та-та-та!
Пулемёт замолчал, и опять установилась тишина. Может, это стреляли наугад, на всякий случай, может, в дзоте ещё не обнаружили их? Если очереди повторятся… Пулемёт на том берегу опять застрочил — яростно, взахлёб. Пули поднимают фонтанчики на воде, со свистом рикошетят от прибрежных камней. Что делать?
— Разрешите мне, товарищ командир…
— Идите, только осторожно!
Баисов подошёл к Галимкаю, сунул в руку друга нож.
— На том берегу встретимся, дос.[5]
— Если не встретимся, адрес знаешь.
— Нет, нет, не говори такие слова…
Галимкаю дали противотанковые гранаты. Их нужно точнёхонько «вмазать» в амбразуру дзота. Иначе… Не мешкая ни секунды, Галимкай, как был во всём обмундировании, — только телогрейку сбросил — полез в речку. Осень есть осень — вода далеко не для купания. Вот она залила сапоги, дошла до пояса, вот уже по грудь… Студёная вода обжигает тело, перехватывает дыхание. Галимкай крепко сжимает в руках гранаты. Всего две штуки. На них вся надежда. Если он промахнётся, как посмотрит товарищам в глаза?
Дно речки каменистое, идти довольно легко. Но на середине неожиданно оказалось сильное течение. Младший сержант по грудь в воде, с поднятыми вверх руками, упорно продвигался вперёд, стараясь не терять из виду вспышек очередей в амбразуре дзота. Когда в небо взлетали ракеты и огонь усиливался, на поверхности воды оставались только две гранаты.
Вот и берег. Под ногами плоские гладкие камешки. Такими камешками Галимкай с друзьями пускал в детстве «блинчики» на Волге. Размахнёшься — и считай, сколько раз плоский камешек, будто блинчик, коснётся воды. Эх, камушки, камушки, не шуршали бы вы сейчас под сапогами! Добравшись до травы, Галимкай лёг на землю: надо было хоть немного отдышаться и сориентироваться.
Била крупная дрожь. «Хорошо ещё ветра нет, — подумал он, — а то бы вовсе задрог». Весьма кстати из-за туч показался краешек луны, при её свете ему удалось разглядеть еле приметный бугорок — крышу вжавшегося в землю дзота. Он пополз вперёд.
Немного погодя Галимкаю показалось, что он взял заметно левее. Так и есть. Вот справа опять татакнул пулемёт, словно говоря: «Я здесь». Он дал всего одну очередь — огонёк в его стволе вспыхнул и тут же погас, — но Галимкаю и этого достаточно. Через каких-нибудь две-три минуты ночную тишину разорвали два сильных взрыва, прогремевших один за другим. Там, откуда только что бил вражеский пулемётчик, поднялся, словно призывая роту в атаку, высокий столб пламени.
Путь вперёд был открыт. Бойцы быстро одолели реку. Баисов первым подбежал к Галимкаю, стиснул в своих объятиях, как в тот день, когда друг вернулся из госпиталя, и побежал дальше, к высоте. Галимкай бросился за ним. Рядом бежали Антонов и Бутенко, они набегу протягивали ему фляги.
Достичь высоты не удалось. Прозвучала команда ложиться и окапываться. Враг, встревоженный, что его важная огневая точка подавлена, бросил сюда свежие силы. Из десятка огромных грузовиков высыпало человек двести, а то и больше, фрицев. Поливая из автоматов каждый куст, каждый бугорок, они попытались охватить роту с флангов. Это им не удалось, атака была отбита, но в ходе боя взвод Галимкая оказался отрезанным от своих.
Гитлеровцы опять пошли вперёд. Они не считаются с потерями. В поредевшей предрассветной мгле видны их силуэты. Вот они приближаются всё ближе, ведя беспорядочную стрельбу. Пуля сразила командира взвода. А немцы идут, не стоят на месте. Как быть взводу? Подпустить врага вплотную и затем подняться врукопашную? Или встретить огнём? Это должен решить командир, а его нет!
И тут раздался громкий, уверенный голос:
— Беру командование на себя! Взвод, слушай мою команду! Приготовить гранаты!
Это был голос Галимкая.
Вражеская атака была отбита.
Окрасив небосвод в алый цвет, пришла заря. В эту утреннюю рань, когда всё живое должно спать мирным сладким сном, вконец измотанные бойцы взвода копали под раскидистым одиноким дубом могилу. В ней похоронили командира.
Днём рота, действуя в составе 1-го стрелкового батальона, пошла на новый штурм, и высота 1424 была взята. Из штаба полка поступил приказ: удерживать высоту любой ценой. С 5 по 13 октября немцы предпринимали атаку за атакой, пытаясь сбросить с высоты наших бойцов, но каждый раз были вынуждены откатываться назад, оставляя на склонах десятки трупов.
Бойцы устали. Они уже неделю не мылись, не брились, не ели горячего… У могилы командира под старым дубом каждый день вырастали всё новые и новые холмики. Рота теперь только по названию была ротой, фактически бойцов в ней насчитывалось не больше взвода. Но так или иначе, а высоту надо было держать.
Положение создалось серьёзное. Это понимали все. Даже неуёмный весельчак и балагур Галимкай, оставаясь наедине с самим собой, подолгу задумывался, что раньше случалось редко. Правда, при бойцах он никаким образом не выказывает своей тревоги. Нет, он не сыплет шутками и прибаутками. В таком положении пустой трёп и зубоскальство только коробят. Он прислоняется спиной к стенке траншеи, достаёт трофейную губную гармошку и играет грустные, протяжные песни. Устало дремлющие в обнимку с автоматом бойцы слушают их, вспоминая своих матерей, жён, детей, свою мирную жизнь, и в сердцах с новой силой вспыхивает ярость к врагу, разлучившему их с семьями, принёсшему столько горя и страданий на родную землю… Враг опять пошёл в атаку. Уже в который раз за этот день. Нет, не спали бойцы под гармошку Галимкая: они зорко наблюдали за фрицами.
Немцы идут в полный рост, непрерывно строча из своих «шмайсеров». [6] Наши стреляют прицельно, одиночными выстрелами: надо беречь патроны. Когда Галимкай выбирался из окопа командира роты, тот, не отрываясь от бинокля, ещё раз напомнил об этом.
Как бы редок ни был огонь защитников высоты, он всё-таки заставил залечь атакующих. Разъярённые немцы обрушили на высоту шквал миномётного огня. Когда обстрел немного стих, Галимкай отряхнулся от засыпавшей его земли и взглянул в сторону окопа командира. Сердце его оборвалось. На месте окопа зияла огромная воронка, а на краях её дотлевали клочья каких-то тряпок.
Гитлеровцы, подгоняемые криками офицера: «Форвертс! Шнель, шнель!» [7] — снова полезли на высоту.
Галимкай поднялся во весь рост, облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы и хрипло крикнул:
— Рота! За мной, вперё-ёд!
Не оглядываясь назад, он побежал навстречу немцам.
Вслед за ним из полузасыпанных, полуразваленных окопов повыскакивали все, кто мог держать оружие. Строча из автоматов, швыряя гранаты, рота, как всесокрушающий девятый вал, ринулась вниз по
