Где-то вдали здорово громыхнуло. Стрелок-радист доложил с башни:
— На северо-западе что-то горит!
— Небось, лётчики отличились, какой-нибудь склад боеприпасов разбомбили.
— Чего ты мелешь? Разве ночью самолёты летают?.
— Ну, значит, «бог войны», постарался.
— И артиллеристы в это время спят. Скорее всего сами фрицы чего-нибудь взорвали, чтобы нам не досталось.
Закария задумчиво произнёс:
— Интересно, где сейчас наш полк? — Он окликнул радиста: — Эй, Михаил, как там у тебя?
— Нету связи, товарищ командир! — В голосе радиста звучало отчаяние.
Все замолкли. Слышался только перестук ключей. Чувствуя, что экипаж приуныл, старшина нарушил тишину.
— Связи нет. Это факт. Но это не значит, что про нас забыли. Просто далеко оторвались, в деле находятся. Говорил же комполка, что будет жарко…
— Как бы не подумали, что мы тут спим, когда они там дерутся.
— Брось ерунду городить! А чтобы скорее соединиться с полком, надо поднажать. Так что, тяжело тебе — терпи!..
Экипаж никак не прореагировал на эти слова. Закария и сам понял, что читать мораль в подобном положении не следовало, и поэтому выругал себя в душе. Народ этот в назиданиях не нуждается. Тут надо вести себя иначе. Он, старшина Закария Хусаинов, является командиром танка. Значит, именно он отвечает за настроение и высокий боевой дух своего экипажа. Сейчас парни зверски устали, надо их приободрить, надо сказать что-нибудь утешительное.
— Вот вы знаете, — заговорил Закария: — Ленин такой великий человек, каких свет, можно сказать, не видывал. И вдруг — он мой земляк. Сами подумайте: Ленин и старшина Захар Хусаинов. Смешно рядом ставить эти два имени. А если подумать, то ведь и он, и я ходили по одной и той же земле, ели хлеб, выращенный на одних и тех же чернозёмах. Как задумаюсь иногда об этом, так меня самого оторопь берёт. Однако это факт. Я здорово горжусь этим, ребята. Всегда помню. И мысль эта придаёт мне силы в трудные минуты. У нас, у татар, песня есть одна.
— Спой, Захар.
— Так вы же всё равно ничего не поймёте.
— Мотив разберём, а слова растолкуешь.
Старшина пожал плечами.
— Ну что же, слушайте…
Голос у Закарии был хотя и не сильный, но приятный. Он пел с удовольствием, как бывало в молодости. Мысли унеслись куда-то далеко-далеко, казалось, в другой мир. За какое-то мгновение он и дома побывал, и свою Тайфу любимую с маленькой дочуркой повидал, и на Волге посидел с удочкой…
За тёмной полосой леса, над которым робко занималось позднее осеннее утро, послышался какой-то рокот. Это не было отзвуком боёв, линия фронта уже ушла далеко. Что же это такое?
Песня прервалась. Не стало слышно и рокота. Танкисты отложили инструменты, вслушались, переглянулись. Тишина. Довольно прохладно. На траву обильно пала роса. Эх, шагать бы сейчас по полю с уздечкой на плече, вон к тем кустам. А в кустах, чутко насторожив уши, тебя поджидает конь и нетерпеливо переступает копытами. Ты его гладишь по крутой шее, перебираешь гриву. А потом верхом, с песнями возвращаешься в село… Когда Закария работал трактористом, колхоз выделил ему лошадь, потому что поля были разбросаны и добираться до них пешком было долго.
От сладких грёз Закария вернул к действительности механик-водитель Ефим. Он зябко прятал шею в воротник комбинезона.
— Захар, а что в той песне поётся?
Закария любил этого никогда не унывающего парня с густой копной кудрей. Подвижной, но, как говорят танкисты, не взрывной, всегда весёлый, он был душой экипажа. А вот заряжающий Славка полная его противоположность. Этот — молчун, слова не вытянешь. На всё отвечает односложно «да» или «нет». Но в бою быстр.
Закария перевёл слова песни. Они понравились Ефиму. Он несколько раз даже повторил: «Хоть и врозь мы, но сердцем вместе», — словно адресовал эту строчку кому-то.
— Ну, парни, подышали, просвежились! До света надо кончать.
Все молча опять взялись за работу. С ног валила усталость, клонило ко сну. Хоть бы закурить, да табак весь.
— Может соснём с полчасика, старшина?
— Ты что, разве можно! Терпи.
— Рад бы терпеть, да на веках словно гири.
— Сейчас я разгоню сон. Знаете, я ведь не успел досказать вам про Ленина. Самое интересное осталось.
— Уж не хочешь ли сказать, что ты ему внучатым племянником доводишься?
Это, конечно, Ефим подковырнул.
— Так я не скажу, а кое-что, чего вы наверняка не знаете, рассказать могу.
— Давай, старшина.
— Это не выдумка. Это быль. Об этом пишет в своих воспоминаниях Анатолий Васильевич Луначарский. Так вот, слушайте.
В 1904 году Ленин приезжает в Париж. На следующий же день он идёт к Луначарскому. Ещё очень рано, полгорода спит. Анатолий Васильевич ведёт дорогого гостя к своему знакомому. Пить кофе. А знакомый, к которому они идут, привык вставать с петухами, привык работать с утра. Приходят. Стучат. Хозяин действительно уже на ногах, трудится. Это был скульптор Наум Львович Аронсон. Входят. Знакомятся. Ленин тогда ещё не имел такой известности. И всё же скульптор намётанным глазом увидел в нём что-то необыкновенное, и ему сразу захотелось сделать его бюст. Однако он также понял, что спутник Луначарского донельзя скромный человек. Поэтому, щадя его скромность, скульптор обратился к Ленину с предложением не прямо, а с подходцем. «Не смогли бы вы оказать любезность — позировать мне. Я сейчас работаю над портретом Сократа, а вы весьма и весьма на него похожи».
Владимир Ильич покатился со смеха. И знаете, что он ответил скульптору? «Какой, — говорит, — к чёрту я Сократ, я скорее похож на татарина». И, конечно, отказался позировать.
Но скульптор был человеком настырным: он решил во что бы то ни стало исполнить свой замысел. Образ Ленина крепко засел в его памяти, постоянно стоял перед глазами, и скульптору казалось, что он даже разговаривает с ним. И он — таки сделал бюст Ленина. И не один. Двадцать! Потому что ни один из них его не удовлетворял: они были какими-то холодными, передавали только внешнее сходство Ильича. Скульптор разбил их все до одного. И снова думал, думал, снова искал…
Смерть Ленина потрясла скульптора. В глубоком горе он опять принялся за работу. Два года тесал он глыбу красного мрамора. Всю душу вложил в работу. И добился своего. Из-под резца вышел неповторимый портрет бессмертного Ленина. Знатоки сразу сказали, что в этом бюсте заключён символ силы, воли, прозорливости.
Бюст понравился и Надежде Константиновне Крупской…
Теперь, ребята, главное — вывод: если человек весь отдаётся делу, он обязательно добивается намеченного. Значит, и наш движок должен заработать… — Закария крякнул и закончил: — Бюст сейчас во Франции. Его, конечно, спрятали, наверное, чтобы фашисты не надругались. [13] Его сохранят, не могут не сохранить.
Он умолк. Наступила тишина. Каждый думал о своём, а стрелок-радист Миша, самый молодой и горячий в экипаже, рисовал в воображении картины одна фантастичнее другой. Вот после войны он с дипломатической миссией попадает во Францию, находит бюст и торжественно привозит его в Москву. Нет, он перебирается во Францию тайно, потому что и после войны там наверняка будут править капиталисты, которые ненавидят Ленина. Миша прячется у бывших партизан, вместе с ними ищет бюст, находит его и всё равно привозит в Москву.
Повеял предутренний ветерок. Шелестя багряно-золотой листвой, заговорили друг с другом деревья.
