Айзенвальд хмыкнул.
– Я кажусь вам идиотом, генерал. Но я не настолько глуп, чтобы не понимать, кто сейчас может спасти для нас Лейтаву. Если мы не осознаем этого и не объединимся, мы скатимся туда, откуда выползали эти двадцать лет, и даже глубже.
– Мне хорошо в Шеневальде.
– Вы очень скромный человек. Но разве вы не иначе думали двадцать лет назад?
– Я устал.
– Вы разочарованы, состарились… и эта женщина.
– Да заткнитесь же наконец!
– Я вас прощаю, – после паузы величаво сказал герцог. – Я прощу вам все, даже прямое оскорбление моего величества. И я очень рад, что в свое время мой фатер не отдал вас под трибунал. Это многое извиняет старому козлу.
Айзенвальд встал, опираясь на поручни кресла:
– Простите, ваша светлость…
– Я никуда не уйду! В конце концов, я здесь герцог и вы мой подданный.
Айзенвальд наклонил голову.
Вся напыщенность вдруг слетела с гостя, и он на секунду стал выглядеть, как напуганный темнотою мальчик.
– Мятеж… он опять набирает силу.
– Завоеванные всегда бунтуют против завоевателей.
– Нет, я чувствую, я знаю! За этим стоит что-то темное, что-то такое, с чем мы не сможем бороться. Если бы это были просто мятежники, я бы послал пушки и войска… Я не наивен и кое-что умею. Но это… – Ингестром запнулся и замолчал. Айзенвальд увидел в его глазах самый настоящий, взаправдашний страх.
– Вы… вы, как никто, знаете эту страну. Она оставила след на вас. Вы
Айзенвальда покоробила патетика.
– Во-первых, я знаю не так много, и сейчас меньше, чем когда-либо. Прошло пятнадцать лет.
– Ваш опыт военного… Вы держали туземцев в кулаке.
– Сомнительный комплимент.
Герцог забегал по кабинету, натыкаясь на массивную мебель, потом, сжав руки, стал перед Айзенвальдом:
– Я… я получаю депеши. Я рискнул побывать там сам. Там что-то такое в воздухе. Вы знаете, как на море: шторм еще далеко, но уже все притихло и чайки орут… Вы служили моему отцу. Я прошу, я умоляю вас вернуться.
Блауено-Двайнабургская железная дорога
Айзенвальда разбудил настойчивый аромат шиповника, пробившийся сквозь запах дыма, угля и снега. Примстилось. Еще в полуяви он разглядел заледи на дребезжащем окне и в хрустальном подсвечнике на столике полуоплывшую свечу.
Кто-то настойчиво тряс его за плечо.
– А? Что?
– Господин! Вы не против, если к вам подсядет дама?
– Который час?
– Четверть третьего. Через три минуты отправляемся. А у меня весь вагон полон, кроме вас.
Айзенвальд потер лоб. Когда он садился в Блаунфельде, перрон был пуст, и за все время они останавливались три раза… ну, не настолько он заметная личность, чтобы подкладывать ему хорошенькую шпионку прямо на границе Лейтавы. Так что, он проспал границу?
– Так как, господин генерал?
Айзенвальд пожал плечами. Проклятая военная выправка и возраст. Кем еще ему быть, как не генералом?
– Да, – сказал он раздраженно. – Пусть подсаживается. И раз уж меня разбудили – принесите чаю.
Она вошла, внося зимний холод и повисшие на ворсинках меха капли талого снега. На ней была круглая соболья шапочка и соболья же ротонда – голубовато-серебристая, с широкими манжетами, а лицо под шапочкой до бровей закутано в пуховый платок. Как была, в шубке, она откинулась на алый бархат дивана и стала дышать на озябшие пальцы.
Поезд тронулся, огни за окном качнулись и стали сливаться в сверкающие полосы, а потом в темном стекле появились звезды. Айзенвальд опустил шторы.
Проводник принес на серебряном подносе чайный прибор. Тончайший мейшенский фарфор точно светился изнутри, над медальонами с рисунком шеневальдских городов острой готикой были прописаны названия.
Айзенвальд налил густой пахучий чай, серебряными щипчиками бросил в него сколыш желтоватого сахара.
– Выпейте чаю, – предложил он невольной попутчице. – И снимайте шубку: быстрее согреетесь.
Она помотала головой и забилась в угол дивана. Айзенвальду показалось, что она боится.
Появился проводник со стопкой свежего льняного белья и пожеланиями спокойной ночи. Чай остыл, догорела свеча на столике, и только слабые фонарики на стене освещали купе. Панночка, кутаясь в круглый воротник, дрожала в углу. Айзенвальд, не обращая на нее больше внимания, допил чай, лег и отвернулся к стене.
Лейтава, Доколька, 1830, начало декабря
Он проснулся, потому что поезд как-то резко встал. За окном была угольная чернота. Айзенвальд был в купе совсем один. Он оделся и тяжело спрыгнул в сугроб возле пути. Темнота здесь была чуть прорезана светом горящего над станционным домиком, фонаря. Фонарь скрипел под пронизывающим ветром, круг света метался, а в нем неслись и клевали в лицо серые хлопья снега. Размытые пятна вагонных окон освещали высокие сугробы вдоль пути. Из вагонов выбирались закутанные по глаза все еще сонные и недоумевающие пассажиры.
– Почему стоим?!
Антрацитовый паровоз, почти сливающийся со стеной елей за ним, ответил хриплым гудком.
Кроме фонаря над станцией, не было видно ни живого огонька, только качающиеся заснеженные деревья на фоне сероватого неба да в щели между ними уводящие в обе стороны рельсы.
Заслоняясь от липнущего к лицу снега, близоруко щурясь, прочитал Айзенвальд название полустанка: '
Светя фонарями, пробежались вдоль вагонов озабоченные проводники:
– Поезд дальше не идет… Можно в станцию пройти, обогреться…
– Сколько до Вильни?
Проводник развел руками. Похоже, застряли надолго.
Вместе с немногими пассажирами генерал прошел в тесный станционный домик. Сразу запахло мокрой шерстью от шуб, водкой, перегоревшими дровами. Зевающая во весь рот служанка разносила озлобленным, усталым, недовольным пришлецам колониальный чай и пироги с рыжиками и сушеной черникой. Айзенвальд поискал глазами свою спутницу: ее нигде не было. Он пошел к начальнику станции. Тот – небритый, с красными, точно у кролика – от дыма и недосыпа – глазами, сидел в своей клетушке с перегороженной доской дверью, словно загородившись от настойчивых вопросов, и растерянно разводил руками.
