ГОНИТВА

удержаться. Взрослые мужики хохотали и всхлипывали, будто удачно созорничавшие мальчишки – ерзая на лавке, заставляя греметь и приплясывать посуду на столе.

– И-и-именно!!… – выдушил Казимир, отирая слезы. – В-вы не п-представляете, к-как я с-счас-стлив… Сидеть здесь, – он обвел рукой пространство, – сдыхать от одиночества… читать не в себя… копить никому не нужные сведения… – он резко обернулся, локтем опрокинув рюмку. – Когда я понял… что мой костел – узел Узора, место силы для гонцов… Я был упоен… мне хотелось петь от счастья и ходить на голове. Но оказалось, все это никому не нужно… – Горбушка щелкнул пальцами в поисках подходящих слов и прислонил кулаком глаза. – После семинарии… Да, меня тогда назначили викарием в Полоцк. Там есть одно болотце. В нем все время тонут коровы. Тамошние все его боятся. Оно вселяет неосознанный ужас. Так вот, на этом месте было в свое время языческое капище… Узел силы, как здесь…

Айзенвальд кивнул.

– Ничего вы не понимаете… Надо сдыхать в этом погребе, надо потерять надежду, чтобы однажды к вам, наивному дураку, явился немец и оказался гонцом. Чтобы Узор, который рассыпается, опять начал жить.

Ксендз дрожащей рукой налил марсалы:

– Выпьем за Ужей!

– Почему?

– Потому что любой лейтвин вам скажет про тончайшее чутье ужей к изменениям и умение выбраться из любой ловушки. Потому что ужи прекрасно приручаются. И еще до сих пор во многих деревнях их используют в качестве мышеловов и сторожей. Тем более что там, где они водятся, никогда нет и быть не может гадюк. И как ужей, узнают по звездам над бровями гонца.

Красиво звякнуло стекло. Устав от длинной речи, ксендз расслаблено созерцал сбегающие на дно рюмки розовые капли. Глубоко вздыхал. Сонно жмурил серые добрые глаза.

– Но почему вы решили, что я гонец?

– Ну, а если бы вы оказались в незнакомом сугробе посреди зимней ночи в расхристанной шубе, без шапки, коня и оружия, это было бы достаточным доказательством? – Казимир лукаво улыбнулся. Кинул под стол кусочек сала. Подпер руками острый подбородок. – Способности гонцов не настолько уникальны, как нам, лейтвинам, хотелось бы думать.

Он потянулся к очередной книге, перехватил взгляд гостя, брошенный на книжные хребты, и тихо засмеялся:

– Хорошо, без цитат. Насколько я разобрался, гонцы унаследовали либо стихийно повторили многое, что было свойственно культуре бардов кельтского этноса. Не только лишь странствующих певцов, как они сейчас понимаются, но объединения людей, собирающих, поддерживающих и передающих знания. Но есть и различия. У кельтов… желающий посвящения укладывался в лодку и отпускался в бурное море… Либо в его желудок запускалась живая ядовитая змея.

Ксендз нанизал на вилку последнюю картофелину, осмотрел ее со всех сторон и – вернул на тарелку. Все звуки в доме вдруг стали странно отчетливы: шуршание мышей, скрип цепи и стук маятника ходиков, прячущихся за занавеской, стрельба в печи угольков.

– Смысл этих испытаний был двоякий, – продолжал Казимир монотонно, – во-первых, поставить человека в ситуацию полной психической смерти, принудить пересмотреть все свои взгляды на жизнь и ее конец. Во-вторых, в такой ситуации от человека не зависело абсолютно ничего, а только от судьбы. Или от бога – кто во что верил.

Айзенвальду сделалось холодно. Сам того не заметив, Казимир истолковал ему суть пребывания рядом с призраками в заколдованном доме, в непонимании и сомнениях.

– От гонцов же зависит очень многое. Если не все. От них – то ли потомков реальных ужей, принявших зачем-то человеческий облик, то ли восприемников силы, заключенной в спасенных Эгле коронах. Голоса земли, который они умеют слышать.

Окрестности Вильно, три года назад

Скрипнула дверь, а за нею половицы. Алесь сел в постели, прислушался. Позвал:

– Панна Юля, вы?

Потянулся зажечь свечу. Спички не загорались, а потом серебряный коробок вообще нырнул под кровать. Ругая достижения прогресса, делающие жизнь тяжелее, Алесь потянулся за ними. Свечу зажгли за него. Из неудобной позы, свесившись с постели, князь наблюдал за расположившимся в кресле незнакомым мужчиной. Было тому по виду около сорока, держался он гордо, расправив широкие плечи. Его лицо можно было бы назвать лошадиным, если бы не выражение достоинства и не янтарные, с твердым прищуром глаза.

– Уже успели соблазнить мою младшую племянницу, – усмехнулся он.

Александр принял более удобное положение, откинул с лица кисточку ночного колпака и хмуро поинтересовался:

– А кто вы такой?

Он бы говорил куда более резко, но, как любой лейтвин, разглядел над бровями незваного гостя сверкающие звезды гонца.

– Я Гивойтос. Может, пан Ведрич изволит помочь мне вернуть назад навку, которую так неосмотрительно вызвал на свет?

– Не может быть, – отмахнулся Ведрич. – Обряд не был довершен. Отвернитесь, я оденусь.

– Я был там вчера утром. И днем тоже. Могила пуста. Может быть, пан изволит объяснить, что там произошло?

– Я… совершил глупость. Дал ей серебряный кубок.

Гонец вскочил. Кресло опрокинулось.

– Где вы брали кровь? Скорее!

Алесь удивленно повернулся:

– Да что такое?

– 'Бешеная навка!'

Они летели сломя голову, не жалея ни себя, ни скакунов. Над всадниками вились дымно-рыжие хвосты походен. Лишь на опушке Крейвенской пущи Алесь резко натянул поводья:

– Кони ноги поломают.

Гивойтос привязал поводья к лещине:

– Ладно, ведите.

И хотя торопился, часто останавливался по дороге, втягивал в себя воздух, корично пахнущий сухой листвой.

На поляне они остановились. Рядом с их неровным дыханием стали слышны шелест ветра в кронах и щебет протекающего за полянкой ручья.

– Она была здесь? – спросил князь шепотом.

– Была. Недавно.

Алесь грохнул кулаком в двери землянки:

– Улька!

Тишина.

Гивойтос обходил землянку, наклоняясь, ища одному ему видимые и понятные следы. Алесь безучастно следил за ним, прислонясь к скользкой ото мха стене. И тут же отдернулся. Внутрь заходить смысла не было.

Голос ветра. Ручей. Тишина. И рождающийся где-то на пределе слуха волчий вой.

– Скорее!!