общественного места — ни трактира, ни мелочной лавочки, ни больницы — словом ни одного здания, откуда можно было бы вести наблюдение, объяснив своё присутствие в этом месте благовидным предлогом. Кругом были только частные подворья с собаками да пустынная улица, на которой прекрасно просматривался любой прохожий.
Алексей Иванович вспомнил о заброшенном доме с запертыми ставнями, поросшим бурьяном двориком и ветхим подгнившим забором. Участок, на котором находился этот дом, располагался через улицу и несколько по диагонали от участка Хёвинена. Точка для наблюдения представлялась вполне подходящей, особенно, если залезть под крышу; дом старика оттуда должен был просматриваться хорошо. Начинать слежку следовало именно с этого места.
Вечером Шумилов вновь подсел к своей домовладелице с разговорами. Она, казалось, была польщена таким вниманием постояльца, по виду — настоящего барина и человека безусловно образованного. Впрочем, даже ради беседы Варвара не оставила своего занятия — штопания детского бельишка. Вообще, как уже обратил внимание Алексей, она никогда не сидела без дела; в её руках одно рукоделие сменялось другим, и всё это проделывалось ею с мягкой улыбкой, сноровисто и на удивление споро. Алексей Иванович предупредил хозяйку о том, что сегодня ночью ему придётся уйти:
— У меня будет важная встреча, так что, Варвара, вы не удивляйтесь, если не увидите меня утром.
Женщина истолковала его слова вполне определённо:
— Она мужняя жена?
— Можно сказать и так, — согласился Шумилов. — Поэтому посторонним об этом лучше не рассказывать.
Уже в девятом часу вечера Алексей Иванович отправился спать. Он имел счастливую способность просыпаться без будильника в любое время, даже непривычное для организма. Засыпая, он мысленно давал себе команду, в какой именно момент времени желает проснуться и после этого смотрел на часы, задавая тем самым точку отсчёта. Внутри словно запускался часовой механизм, безошибочно отмеряя отпущенное на сон количество часов и минут. Способность спать произвольно отмеренный промежуток времени выработалась у Шумилова ещё в юности, в годы учёбы в училище правоведения. С возрастом этот навык только укрепился и достиг очень высокой точности.
Проснулся Шумилов как того и желал — в самое тёмное, глухое время ночи — четверть третьего пополуночи. Было необыкновенно тихо и покойно. Дом спал, как, казалось, спало всё вокруг. На полу светлым прямоугольником отпечаталось залитое лунным светом окно. Чтоб не разбудить хозяйку и её детей — уж больно скрипучими были половицы в доме — Алексей Иванович решил именно таким путём, через окошко, выбраться на улицу.
Легко спрыгнув на землю, Алексей тихо скользнул к калитке. Ему под ноги, гремя цепью, с трогательной преданностью кинулся необыкновенно дружелюбный хозяйский пёс Полкан, который сразу же, едва Шумилов поселился в доме, принял его за своего и всячески демонстрировал признаки собачьего расположения.
— Привет, дружок, — зашептал Шумилов, — тихо, тихо, не шуми… Вот умничка!
Алексей скользнул на улицу. Хотя ночь была ясная и лунная, улица лежала в глубоком мраке. Между домами и деревьями, росшими вдоль заборов, залегли чернильные тени. Ни зги не видно. Стараясь держаться середины улицы и не шуметь, Шумилов добрался до заброшенного дома. Перемахнуть через забор было для него делом трёх секунд.
Он оказался во дворе, сплошь заросшем сорной травою, достигавшей уровня груди. Раздвигая её, Шумилов подошёл к дому, чёрному. унылому, со слепыми окнами, наглухо закрытыми ставнями. На противоположной от улице стороне дома оказалась большая веранда, к которой вело высокое крыльцо в пять ступеней. На входной двери висел большой ржавый амбарный замок, весом фунта в три, не меньше. Зная привычку местного населения хранить ключи рядом с дверями, Алексей принялся планомерно ощупывать наличники и крыльцо. Он проверил каждый выступ, каждое углубление и довольно скоро внизу, подле наличника нащупал досочку, под которой оказалась пустота. Подушечки пальцев ощутили холодок рифлёного металла и, аккуратно подцепив его ногтём, Шумилов извлёк из щели ключ.
Что ж, начало было неплохим. Конечно, могло статься так, что ключа найти ему не удалось бы, и тогда Алексею Ивановичу пришлось бы искать другой способ проникновения в дом, скажем, через чердачное одно. На этот случай он захватил с собою складной «золингеновский» нож. Но пускать его в ход не пришлось, и это была большая удача, поскольку беззвучно вынуть из рамы филёнки и выставить стекло удаётся далеко не всегда.
Когда ключ заскрежетал в ржавом замке, Шумилов решил, что сейчас проснётся добрая половина Аксайки. Однако ничего такого не случилось, даже соседские собаки не подали голоса. Немного приоткрыв дверь, ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, Шумилов шагнул за порог.
Веранда была пуста и пыльна. Рассохшиеся половицы тревожно заскрипели под ногами, выдав первые шаги незванного гостя. Светлели прямоугольники окон, ничего более разглядеть на веранде не представлялось возможным. В стоячем затхлом воздухе пахло мышами и ещё чем — то неприятно — кислым. Двигаясь со всею возможной осторожностью, Алексей добрался до лестницы, ведущей на чердак. Пару раз он ударился лбом о низкий дверной проём, это заставило его двигаться далее в полусогбенном положении.
В доме скрипело и стонало всё: двери, половицы, чердачный люк. Алексея это обстоятельство чрезвычайно встревожило: он мог только догадываться, как далеко от пустого дома разносятся в ночном воздухе звуки.
Но, наконец, ему удалось добраться до небольшого чердачного окошка, выходившего на улицу. Оно — то и было целью этого ночного путешествия. Шумилов мысленно поздравил себя: место для наблюдения оказалось выбрано удачно: дом знахаря просматривался хорошо. Сейчас он был погружён в полную темноту, но в рассветных сумерках всё должно было измениться. В конце концов, Макар не мог пускаться в путешествие в кромешной тьме.
Алексей Иванович устроился на своем наблюдательном посту и стал ждать. Примерно в полчетвертого — по петербургским меркам, которыми жил Шумилов, это была ещё глубокая ночь — Ручейники начали оживать. То тут, то там стали раздаваться звуки просыпающейся деревни: скрипы дверей, звяканье железных щеколд, мычание коров. Это хозяйки приступали к утренней дойке. Через некоторое время коровы, провожаемые женщинами, реже подростками, потянулись на окраину, где составлялось стадо, и поджидал пастух. Шумилов знал, что после утренней дойки хозяйки спать уже не ложатся: в крестьянском хозяйстве всегда найдётся работа. В тех дворах, которые попадали в поле зрения Алексея, появились огоньки — это были окна летних кухонь. Потом стали подавать голос петухи. Вовсе не потому, что они приветствовали восход, а оттого единственно, что хозяйки — кормилицы засыпали в их кормушки зерно.
В доме Блокулы, как про себя именовал шведа Шумилов, всё оставалось тихо. Лишь в шестом часу утра, перед утренней зорькой, когда в сумерках всё уже было прекрасно видно, Алексей увидел, как двери дома отворились, и наконец — таки появился хозяин. Шумилова отделяло от объекта его наблюдения саженей тридцать по прямой, вряд ли больше, поэтому он мог достаточно хорошо его рассмотреть. По общему складу фигуры и манере двигаться, можно было заключить, что мужчина солидного возраста, лет пятидесяти — шестидесяти, крепкий и достаточно сильный. Был он сутул и имел нечто странное в фигуре. Эту странность Шумилов осмыслил не сразу: у Мартти были непомерно длинные руки. Диковато смотрелись его всклокоченные, торчавшие в разные стороны из — под надвинутого по самые уши картуза, седые лохмы. Швед оказался одет в полупальто — полушинель чёрного цвета странного покроя; Шумилов долго рассматривал это платье, пытаясь понять его происхождение и, в конце концов, решил, что Мартти облачился в шинель таможенника с обрезанными полами.
Швед сноровисто, без лишних движений вывел из сарая лошадь, впряг её в двухосную бричку, поставленную подле забора, и выехал со двора. Затем, не торопясь, слез на землю и отправился затворять ворота. Шумилов получил возможность рассмотреть внутренность брички. Там не было ничего, что указывало бы на цель поездки — ни бидонов, ни мешков, ни ящиков, ни сельскохозяйственного инвентаря. Впрочем, и сама бричка весьма мало подходила для крестьянских нужд, это всё — таки была не телега, а возок, для перемещений по городу. Впрочем, Алексею показалось, будто в бричке лежала лопата. Мартти
