— Такая уж работа. Вам интересно?
Она встала.
— А это трудно?
— О! Нет.
— Покажете мне?
Она подошла к Ружу.
— Конечно. Вы и вправду хотите этим заняться? — Он посмотрел на нее. — Это как раз женское дело.
Ремесло диктует всем нам свои законы, но у этого есть оборотная сторона. Приходится быть и мужчиной, и женщиной, ибо женщины рядом нет. Или не было раньше. И вот…
Руж пошел за другим челноком.
Она заняла среди них свое место, его и искать-то не приходилось. Лучшего для нее и придумать было нельзя.
Руж вынес челнок, и теперь они на пару склонились над сетью, черноволосая девушка и мужчина в фуражке.
Ну, что ж, на другой день можно было и отдохнуть.
— Завтра можешь прийти к восьми, — сказал Руж Декостеру, посвящая его в свои планы. — Завтра отдых. В воскресенье больше не будем ловить. Надо дать ей поспать, потому что теперь она каждый день будет с нами. Самое раннее — в восемь. Или в половине девятого.
Декостер так и сделал. Руж был на ногах к восьми. Она еще спала, и Руж осторожно ступал в своих тапочках. Он подошел к двери, приоткрыл ее и убедился, что погода хорошая. А вот и Декостер, он шел, ставя ноги с оглядкой, неся булку под мышкой и что-то еще в руке.
— Что это там у тебя?
— Сюрприз.
Это был большой лист мангольда, прикрытый таким же листом. О том, что лежало внутри, знал один Декостер, чей живой глаз сверкал на довольном лице, отчего другой казался совсем потухшим и мертвым.
Руж старался скрыть любопытство:
— Это ты для кого?
— А!
Руж помолчал, но вдруг спохватился:
— Послушай, пора накрывать на стол… Раз уж это сюрприз, положи его у ее тарелки.
— Это мне? Что там? — спросила она, посмотрев на листья.
— Понятия не имею, — сказал Руж.
— Я тоже, — в тон ему произнес Декостер.
— Я могу посмотреть?
Она приподняла верхний лист и в блестящей складчатой чашечке нижнего увидела ягоды лесной земляники. Самые первые в этом году.
— Это вы? — Она повернулась к Ружу.
Руж помотал головой.
— Значит, вы? — спросила она Декостера.
Тот сделал знак, что нет. Она пожала плечами.
Дверь оставалась открытой, и за ней погожим воскресным днем на воде множились лодки и паровички: при случае люди из деревень на горах и за ними любили спускаться вниз по воде: ее дивная гладь сверкала между жердей заборов и манила всех на простор из их тесных мирков. Те, кто хотел, всегда могли взять напрокат у Перрена лодку на часок-другой. На простор выходили и белые пароходы под красными, зелеными, белыми и трехцветными флагами, предупреждавшие о своем появлении глухим шлепаньем огромных колес, а иной раз — хоровым пением мальчиков и девочек. Они пели в два голоса, и бывало трудно определить, откуда доносятся звуки, потому что над водой они разносятся всюду. В открытую дверь неслись голоса, а на свежевыбеленном потолке мелькали тени от набегающих волн. Свет лился и сверху, и снизу, серебря стоявший на столе кофейник. Один из пароходов (можно было прочесть название Рона), чей нос и корма были словно отрезаны, а труба уперлась в притолоку, на мгновение заполнил дверной проем. Кофейник блестел, а чашки сверкали не одним, а всеми боками. Они только что закончили завтракать, и Жюльет осторожно брала пальцами ягоду за ягодой. Вдруг Руж поднялся с места. Мимо проплыл пароход. Декостер проскрежетал скамьей по цементному полу. Воскресенье выдалось на славу. Руж вышел, засунув руки в карманы, и по привычке двинулся к берегу. Декостер занялся посудой. Она хотела помочь, но Декостер лишь сказал: «Нет, мадемуазель, это мое дело». Тогда она пошла в свою комнату, где все сверкало новизной: кровать, стены, потолок, плитка. На окне были белые занавески, и лучи солнца переплетались в воздухе, отражаясь в большом настенном зеркале. Зайчики плясали в ее волосах и на плечах. Она подошла к зеркалу и закрыла глаза, крутя в пальцах прядь волос над ухом. Вокруг была благодать, но тогда отчего это вдруг?..
Она была в комнате, а Руж — на песке у воды; было слышно, как он ходит туда-сюда.
Она отодвинула занавеску и выглянула наружу; она увидела, что Руж тоже не знает, чем бы заняться, и бродит, сунув руки в карманы.
Что такое? Она не знала. Кто-то в лодке пел вдалеке. Купальщики перекликались у подножья скалы, их смех приглушала вода. Она вышла и пошла к Ружу, и тут вдруг зазвонили колокола. Над верхушками деревьев виднелась колокольня с жестяной проржавевшей крышей и красным флюгером-петушком. Она подошла и встала рядом с Ружем, тот показал ей на колокольню, потом на другие места вокруг, а в это время рыбки выпрыгивали из воды за его плечом. Декостер наводил порядок на кухне и гремел посудой. На колокольне качались два колокола, один звонил отрывисто и часто, другой — глухо и редко.
— Не правда ли, красивый перезвон?
Все оттого, что сегодня было воскресенье. Мир вокруг стал прекрасным.
— А что же вы?
Руж замолчал, он внимал воскресному дню. Кто-то пел в гребной лодке, купальщики под скалой кричали и звали друг друга, пели напоследок дрозды. Он посмотрел на нее, и она сама оглядела себя: черное платьице, голые ноги в старых кожаных туфлях.
— О, — сказала она, — я не решалась… В прошлый раз, вы ведь помните, мне досталось…
— Теперь, — сказал Руж, — вам нечего опасаться.
— Тут это не принято, да и моды здесь не те, что у нас…
— У нас?
— Ну да, у нас там.
— Вот именно.
— О! Раз вы хотите, — сказала она, смеясь, — подождите минутку…
Вот отчего Морис — там, в кустах на скале, — не сразу узнал ее, когда она появилась. Она вышла на яркое солнце, вся увитая желтым, и шла в его свете. Он узнал ее только тогда, когда она дошла до воды и повернулась, словно обращаясь к кому-то.
Морис видел переднюю часть дома Ружа немного наискось и не мог понять, с кем она говорит, но ее-то лицо он разглядел хорошо — лицо девушки в просторной желтой шали с цветами, спускавшейся ниже колен.
Теперь он все видел, словно в бинокль: она была здесь, перед ним, вот она выпрямилась, рассмеялась и сказала что-то через плечо, пошла назад. Все — угол дома скрыл ее от Мориса и вернул нам.
Оттуда, из своих кустов, он наблюдал происходящее. Вот подплыл плот с двумя мальчуганами; они не могли сесть и стояли на нем по щиколотку в воде, орудуя самодельными веслами. Плот они смастерили из досок, прибитых к двум половинкам бочек. Если не считать коротких трусов в голубую полоску, они были голые и уже загоревшие.
Плот появился из-за сосняка; было слышно, как мальчишки громко спорят:
— Эрнст, не зевай, мы опрокинемся…
