— Он должен был быть привязан к городу, если так щедро сыпал деньги.
— Город его занимал. Ему приносило удовольствие давать. Я не хочу впасть в грех оговора, но, чем чаще я размышляю о святой памяти умершего, тем больше я утверждаюсь во мнении, что он воспринимал город, как сцену, на которой он управлял людьми, как марионетками. За деньги, к сожалению, в этом мире можно сделать из человека безвольную куклу.
— Значит, орган? — инспектор покачнулся на каблуках.
— Меня он тоже купил! — кюре Бреньон развел руками и поднял глаза к небу.
— Вы читали сегодня заметку о взносе Дюмолена на памятник в честь жертв мировой войны? Вы вообще-то читаете газеты?
— Я делаю это даже перед мессой. Я стараюсь обо всем попросить Господа и поблагодарить его за все хорошее.
— И с чем же вы вступили сегодня на Божий престол?
— Сегодня я молился о душе умершего.
Они издали заметили торопящегося комиссара Лепера. Оба улыбнулись, потому что комиссар сопел, как паровоз, идущий на большой скорости.
— Здравствуйте, святой отец. Здравствуйте, инспектор.
— Хвала вам…
Лепер приподнял шляпу.
— Благодарю вас за приятную беседу. — Рандо по-военному вытянулся. — Я пройдусь со своим коллегой Лепером.
Когда они прошли несколько десятков метров и свернули в одну из улочек, комиссар сказал не без обиды:
— Вы забыли известить меня о том, что Фруассара освободили.
— Конечно. Вы считаете, что я плохо поступил?
— Нет. Я хотел предложить вам именно то же самое. Я изменил концепцию.
— Это очень интересно, — Рандо смотрел прямо вперед, делая широкие шаги.
— Брошь украл сам Дюмолен! — сообщил комиссар и остановился, желая видеть, какое впечатление произвело его сообщение. — Таким образом он просто хотел обезопасить себя ввиду возможной кражи Фруассаром, которого много лет уже знал как птичку небесную. Поэтому его так и не обеспокоила эта кража.
— Очень интересно, — сказал Рандо, двигаясь с места. — Еще осталось найти убийцу и дело закрыто. Кто же убил? То-то и оно, — Рандо поднял палец вверх.
— Вне сомнения тот, кого интересовала рукопись.
— Версия, достойная рассмотрения, — признал Рандо. — В рукописи был заинтересован прежде всего режиссер Маккинсли.
— Только он один!
— Один? — удивился инспектор. — Я готов поклясться, что Дюмолен тоже был заинтересован в рукописи.
— Но Дюмолена уже не было в живых.
— Не было в живых? Но ведь он мог передать рукопись раньше, еще до своей смерти. Кто-то, бывший у него перед самой смертью, мог взять рукопись у писателя по какой-то причине.
— Маккинсли был у Дюмолена в тот день. Он сам признает.
— Если он был и получил рукопись, то убийство совершенно не из-за рукописи, но рукопись не найдена. — Рандо прямо-таки испытывал наслаждение от процесса распутывания проблемы. — Итак, есть два варианта. Некто, получивший рукопись, прочел ее и, найдя там что-то, ему не понравившееся, убрал писателя. Ведь Дюмолен ясно сказал, что пишет о маленьком городке, о взаимоотношениях в маленьком городке, не так ли?
— Я собственными ушами это слышал. Даже название указывает на то, что речь идет о нашем городе.
— И здесь Маккинсли скорее отпадает как подозреваемый, не правда ли комиссар?
— По этой концепции — несомненно.
— Потом у Дюмолена мог быть еще кто-то. Анни признала, что слышала голоса. Мсье комиссар, у Дюмолена мог быть Пуассиньяк.
— И он возвращался в то время, когда его видели Фруассар и мадам Дюмолен. Стало быть, рукопись у него.
— Может быть, а может нет. Второй вариант представляет из себя нечто иное. Дюмолен отдал рукопись режиссеру или Пуассиньяку, а убит был совсем по другой причине.
— У Дюмолена вообще не было врагов.
— Ну, и еще третья версия. Дюмолен убит из-за рукописи, и рукопись одновременно выкрадена.
— Я склонен доверять последней версии.
— Фруассару нужна была рукопись? Наверное, нет. Он не мог ее продать или еще каким-то образом обратить в деньги.
— Извините, — перебил комиссар, — рукопись мог похитить преступник для уничтожения улик.
— Это тоже надо взять во внимание, особенно по той причине, что Дюмолен, как вы заметили, врагов не имел или, во всяком случае, вы не знаете никого, кто был бы заинтересован в его смерти, — с иронией сказал Рандо. Лепер покраснел и засопел от злости на самого себя.
— Маккинсли тоже не мог извлечь никакой пользы лично для себя, завладев рукописью. Дюмолен вкратце изложил содержание повести, так что коварство Маккинсли легко бы обнаружилось. И вообще для него более ценен сценарий, на котором стоит имя Дюмолена. Это очевидно. Луиза? Луиза пишет. Луиза завидовала славе своего опекуна. Она нелестно отзывалась о нем самом и о его творчестве. Она представительница молодежи, той части современной молодежи, которая под влиянием сильных эмоций способна на преступление. После смерти Дюмолена она заперлась у себя в комнате — в комнате, напоминающей скорее могильный склеп, нежели девичий будуар. Она не выходила из дома…
— Моя дочь тоже не выходила из дому, — вмешался комиссар.
— И ваша дочь тоже? — повернул голову инспектор. — Подружки, как я погляжу, не отличаются характерами.
— Но у меня такое впечатление, что они поссорились в последнее время.
— Смерть Дюмолена разрушила их дружбу…
— Этого я не знаю. Моя дочь замкнулась в себе, она еще и болела к тому же. Меня даже совесть мучает, что я не смог вплотную заняться ее здоровьем, но столько работы свалилось на меня, что…
— А какую пользу могла бы извлечь из рукописи жена Дюмолена? Точно такую же, как при жизни писателя. Проще говоря, деньги. Американские доллары. Смерть мужа позволяет ей соединиться с Фруассаром, а деньги позволяют жить вместе с ним в достатке. И опять мы вернулись к Фруассару. Но это слишком хорошо для того, чтобы быть правильным. Эту работу кто-то сделал за Фруассара. Этот парижский бонвиван способен украсть брошь, но никогда не способен убить. Тут сомнений быть не может. Я не ошибаюсь, коллега Лепер. Пуассиньяк! — Рандо остановился, уперев руки в бедра.
Комиссар утирал неизвестно в который раз вспотевший лоб. Было жарко, конечно, но от инспекторских размышлений вслух комиссара бросало в жар в такой степени. Лепер привык к спокойному, последовательному анализу событий, к собиранию гипотез, к переходу в расследовании от одной возможности к другой только в случае исчерпания всех аргументов. Рандо говорил быстро, перескакивая с одной темы на другую, не распутывая до конца начатые клубки и не делая никаких выводов. Система тулонца вот уже несколько лет доставляла Леперу много огорчений. После отъезда Рандо он всегда чувствовал неприятный укол в сердце и огромную усталость. И сейчас Лепер заставлял себя держать в покое собственные нервы.
— Пуассиньяк! Что знаем мы об этом хмуром радикале? Знаем много и в то же время удивительно мало, — продолжал неутомимый Рандо. — Мы знаем, что он несколько раз угрожал Дюмолену. Знаем, что он курит трубку и пользуется «неотложкой», похожей на ту, что мы нашли в кабинете писателя. Знаем, что мадам Дюмолен и Фруассар видели его в ту злополучную ночь. Знаем, что Пуассиньяк коллекционирует…
