— Но какой в этом прок?
— Что плохого, если он изменит свое мнение? Он не может жить, испытывая неприязнь ко всем женщинам, которые напоминают ему Фрэнсис.
Похоже, бабулю она не убедила.
— Я хочу, чтобы у него осталось обо мне хорошее впечатление.
Мэриголд кивнула, чтобы добавить убедительности своим словам. Больше всего ее беспокоила отчужденность Джона. Она пыталась говорить себе, что это не имеет значения, но увы. Изменить его мнение удастся, если она будет держаться непринужденно и не лезть ему в душу.
Она замерла, вспомнив желание, которое заметила сегодня утром в глазах Джона, и реакцию своего тела. Мэриголд судорожно вздохнула. Это больше не повторится.
Она только хочет, чтобы он был о ней хорошего мнения. Если она родилась и выросла в городе, это совсем не означает, что она такая же пустышка, как Фрэнсис. Ни в коем случае. Да она из кожи вылезет, чтобы показать, чего стоит.
Джон зацепил тюк прессованного сена и подтащил к себе, чувствуя, как напряглись мышцы. Чтобы снять напряжение, он повернул голову и краем глаза заметил какое-то движение.
Мэриголд с корзинкой для яиц как раз открывала калитку куриного загончика и, подняв глаза, махнула ему рукой.
Джон скривился, но поднял руку в ответном приветствии и вернулся к работе. Значит, прилив энергии связан с тем, что он увидел Мэриголд, а не с тем, что он хочет закончить укладку тюков до дождя.
Джон снова посмотрел в сторону уходившей девушки. Сегодня она была в маленьком облегающем черном платье, абсолютно неподходящем для фермы, черных резиновых сапогах (его сапогах) и огромной соломенной шляпе, украшенной цветами. Он ждал, когда его охватит привычное раздражение, связанное с ее одеждой, но почувствовал лишь тепло, разбираться в происхождении которого он не имел ни малейшего желания.
Мэриголд жила на ферме уже две недели, и он скрепя сердце вынужден был признать, что, несмотря на его сомнения, она каким-то образом вписалась в обстановку. Ни разу не сказала, что скучает по городу, ни разу не посетовала на недостаток магазинов или общения. Более того, она, похоже, не теряла самообладания, даже когда он заходил в дом в грязных ботинках, не жаловалась на запах навоза, который был неотъемлемой частью жизни на ферме. Он никак не мог разгадать ее.
Хотя качество стряпни не улучшилось, но Мэриголд кормила его трижды в день, как и обещала. Ухаживала за курами, приносила им корм, наливала свежей воды, собирала яйца, как и предполагалось. Правда, не в строго определенное время, но несушки ни разу не остались голодными. Он должен быть удовлетворен ее присутствием здесь. Тогда почему он этого удовлетворения не испытывал?
Посмотрев на зловещего вида грозовую тучу, Джон отбросил ненужные мысли и вернулся к работе. До дождя нужно многое успеть.
Через десять минут он лениво привалился к сладко пахнущему сену, наблюдая, как Мэриголд выпалывает сорняки; корзину с яйцами она уже отнесла в дом. С его места у амбара ему открывался прекрасный вид на огород, примыкавший к южной стене дома.
Похоже, что Мэриголд работает с удовольствием. Он слышал, как она тихонько напевает, а движения у нее решительные и энергичные. Платьице, на которое материи пошло не больше чем на носовой платок, подчеркивало все изгибы фигуры — полную грудь, тонкую талию и округлые, женственные бедра. Его взгляд задержался на них, и мысли сбились с пути истинного…
Вот идиот. Не снимая рукавицы, Джон провел ладонью по лбу. До дождя нужно многое успеть. Он вытащил из тележки еще один тюк сена. Хотя он больше не смотрел на Мэриголд, ее образ стоял у него перед глазами, и его это тревожило, потому что до сих пор он не был настолько озабочен женщиной. Даже Фрэнсис.
Прошедшие две недели ему не удавалось полностью избегать Мэриголд, как он надеялся, однако Джон взял себе за правило уходить сразу после завтрака на работу и не возвращаться домой до ужина, пока совсем не стемнело. Даже имея возможность приходить на ленч, он не приходил.
Утренние встречи были достаточным испытанием для его чувств. Мэриголд настояла на том, чтобы каждое утро составлять ему компанию за завтраком и собирать для него ленч. Джон вынужден был признать, что, если бы его не тянуло к ней, он, вероятно, получал бы от этих минут удовольствие. Хотя он всегда любил побыть с утра в тишине и покое, он почти с нетерпением ждал ее фальшивого пения и ее безостановочной болтовни в течение этого часа, предшествующего работе. Между ними словно возник негласный уговор избегать обсуждения личных вопросов.
Он продолжал твердить себе, что благодаря этому его план не завязывать личных отношений в какой-то мере срабатывает. Он действительно не хотел о ней знать. Не хотел слышать о ее семье, бизнесе, который к ней перейдет, или о том, были ли в ее жизни мужчины.
Бабушка и Мэриголд ладили великолепно, что ничуть его не удивляло. Обе любили эклектику и нелепость в одежде. Бабуля пребывала в отличном настроении, чего Джон совсем не ожидал, учитывая, как ненавистно ей состояние беспомощности.
Он принял решение мириться с присутствием Мэриголд до тех пор, пока не срастется бабулина лодыжка. Она будет готовить, убирать, следить за курами и огородом. Будет жить в доме, а он постарается и дальше избегать ее, предотвращая тем самым опасность того, что его гормоны возобладают над его здравым смыслом.
Это было особенно трудно, поскольку он ни в чем не мог ее обвинить. Мэриголд его не поощряла. Раз или два у нее вроде бы мелькнула искорка интереса, но потом он понял, что она просто была сама собой — жизнерадостной и дружелюбной.
Он сказал себе, что рад отсутствию интереса с ее стороны, однако внутренний голос твердил, что он лукавит, ему хочется, чтобы ее тянуло к нему так же, как его к ней. В этом не было никакого смысла, поскольку она ясно дала понять, что вернется в город, чтобы принять руководство Компанией, это для нее очень важно, И разве он этого не принял?
Джон стащил с тележки последний тюк.
Он снова отыскал взглядом Мэриголд. Она работала, склонившись над грядкой, и он с трудом заставил себя отвернуться, чтобы не видеть ее соблазнительно обтянутые платьем ягодицы. Жаль, что тюки закончились.
Когда Мэриголд услышала на веранде шаги Джона, по спине у нее пробежал холодок, сердце заколотилось. К счастью, в этот момент раздался телефонный звонок, и она быстро схватила трубку, радуясь возможности отвлечься. Звонила ее мать.
Мэриголд с удовольствием слушала последние семейные новости, хотя не могла полностью сосредоточиться на разговоре. Пока мать говорила, она невольно отмечала про себя каждое движение Джона. Вот скрипнула скамья, на которую он сел, тихий шорох, это он развязывал шнурки, потом стук поставленных ботинок.
— Чудесно, ма, Как папа? — Мэриголд притворилась, будто поглощена беседой и даже не подозревает, что Джон Гудинг вошел в кухню.
Она стояла к нему спиной, но, почувствовав на себе его взгляд, инстинктивно выпрямилась, по телу пробежал холодок предчувствия. Ей очень хотелось обернуться. Совсем не потому, что это был Джон, просто ей нравилось, как он или любой другой работающий мужчина выглядит после напряженного трудового дня. Не чистым и ухоженным, как все эти конторские служащие, а немножко грязным, немножко потным, кожа отливает здоровым блеском, который придает только работа на свежем воздухе.
С притворным воодушевлением Мэриголд расспрашивала об остальных членах семьи, но, похоже, не слышала ни единого слова матери.
Почему Джон не идет в душ? Покалывание в затылке свидетельствовало о том, что он смотрит именно туда. Пальцы у нее задрожали, и она крепче сжала телефонную трубку, не собираясь поддаваться искушению взглянуть на него.
Она уже расспросила о каждом из родственников, когда наконец услышала шаги Джона, направлявшегося по коридору к ванной комнате. Мэриголд облегченно вздохнула и отбросила назад
