необдуманной откровенности. Спрыгнув на землю, он захлопнул за собой дверцу и направился к дому.
Внезапно на Мэриголд навалилась усталость. Стало вдруг холодно. Тяжело вздохнув, она пошла следом. Ни разу в жизни ей не доводилось испытывать такого разочарования, как сейчас, когда она наблюдала за Джоном, мысленно прося взглянуть на нее, поговорить с ней.
Но тот игнорировал ее, поэтому оба молча разулись, сняли промокшие куртки. В доме было тихо, и Мэриголд с облегчением догадалась, что бабушка легла спать.
Коротко пожелав ей спокойной ночи, Джон пошел прочь.
— Когда ты постареешь, этот дом станет ужасно пустым, — тихо сказала ему вслед Мэриголд, прежде чем успела прикусить язык.
Он замер в сумраке коридора, и она увидела, как поникли его плечи. Ничего не ответив, Джон продолжил свой путь.
Он смотрел, как Мэриголд подгоняет к нему трактор. Дожди шли целую неделю. Была почти середина августа, надвигалось время сбора урожая, и Джон торопился закончить последние шестьдесят акров покоса. Когда Мэриголд узнала, что ему трудно, она немедленно вызвалась помочь, но он решительно отказывался, не желая, чтобы она занималась тяжелым, отнимающим много сил трудом.
Потому что не хотел проводить время с ней.
Не хотел повторения того, что произошло между ними. Их страстное объятие преследовало его, чуть ли не ежечасно он вспоминал их поцелуй, ее неожиданный отклик…
И собственную реакцию. Это его тревожило.
Лучше бы он вспоминал о ее попытке объяснить ему, что для него хорошо. Каким она его считала? Назвала добрым и заботливым человеком. Сказала, что ему нужны жена и семья. Ее слова ранили его тем больнее, что ему так хотелось принять их за правду. А ее последние слова об одиноком старике в этом доме причинили ему настоящую боль.
Он поклялся избегать Мэриголд до конца ее пребывания у них и прилагал к этому все усилия: дождливые дни он проводил или в ближайшем городке, или за ремонтом уборочной техники. Да, ему удавалось избегать ее, но когда они все же встречались, проигнорировать Мэриголд он не мог. Как можно не обращать внимания на такого беззаботного, свободного духом человека? Он скорее мог бы проигнорировать удар молнии.
После того вечера, когда они поцеловались, Джон заметил, что она тоже сторонится его. И все-таки, несмотря на молчаливое соглашение, они часто оказывались рядом. Слишком часто. Он остро чувствовал каждое мимолетное касание плеча, невольное прикосновение пальцев к его руке. Каждый такой контакт врезался ему в память, и держаться отчужденно было просто невозможно, как невозможно было оставаться безразличным к ее прикосновениям.
Он не мог принять ее помощь на уборке сена, но в конце концов сдался, когда бабушка решительно отмела его последний довод, что он не хочет, чтобы она целый день сидела дома одна. По словам бабули, они не могли допустить снижения качества сена из-за его, Джона, упрямства. К тому же, сухо добавила она, ей и раньше приходилось сидеть одной, когда он занимался хозяйством. Несмотря на сомнения, он уступил их настойчивым уговорам, сказав себе, что поступает так лишь потому, что действительно нуждается в помощи.
Его поразила быстрота, с какой Мэриголд научилась управлять трактором, причем столь уверенно, будто занималась этим много лет. Он поручил ей сгребать и ворошить сено, чтобы оно просохло, прежде чем спрессовывать его в тюки-рулоны.
И вот теперь, когда солнце еще стояло высоко, Джон наблюдал, как она подгоняет трактор к ограде. Мэриголд помахала ему рукой и весело улыбнулась. Она явно горда собой после своего первого полного дня работы. И он тоже гордился ею.
Джон с невольной улыбкой смотрел, как она выбирается из кабины. На ней были поношенные шорты кораллового цвета, которые почти не скрывали приятные округлости ее попки, и оголяющий живот топ, похожий на корсет. Он в жизни не видел более сексуально одетого тракториста. И не просто тракториста.
Он постарался держать себя в руках, не скользить взглядом по похожей на белье одежде, по вздымающейся под ней груди. Но его зыбкое самообладание улетучивалось с каждой минутой.
Слегка покачивая бедрами, Мэриголд шла к нему. Она стащила с головы соломенную шляпу с веселой отделкой и вытерла пот со лба.
— Да, жарко там, ничего не скажешь.
— Комары не кусали? — Он приложил все усилия, чтобы его слова прозвучали непринужденно, и с раздражением отметил, что голос у него совсем хриплый.
— Нет, я же пользовалась специальной жидкостью. — Мэриголд остановилась перед ним.
— А солнцезащитный козырек опускала?
— Да, сэр. — В ее глазах запрыгали смешинки.
Когда она стояла так близко, он не мог удержаться, чтобы не впитывать ее клеточка за клеточкой. Ему хорошо известен каждый изгиб, каждая впадинка, каждая особенность ее фигуры. Он всеми чувствами запомнил ее тело.
Джон знал точно, какой шелковистой была ее кожа. Слишком легко мог представить, как обхватывает ладонями ее гибкую талию, нащупывает впадинку пупка. С завязанными глазами он смог бы узнать ее нежный, летучий запах и мягкий шелк волос под его пальцами. И ее вкус. Никогда не забудет ее сочные розовые губы. Жар ее языка.
Он почувствовал тяжесть в паху.
— Я подумал, что можно перекусить под деревьями, — хрипло произнес он и, чтобы окончательно не утратить над собой контроль, двинулся к тополям, росшим вдоль края поля.
Она расстелила одеяло, и Джон сел на него, чувствуя себя донельзя глупо. Он всегда устраивался прямо на траве или ел за рулем. Открыв сумку-холодильник, Мэриголд передала ему сандвич и бутылку лимонада.
Джон поблагодарил и начал есть, с притворным интересом изучая поле. Он заметил бежавшего койота и указал на него Мэриголд.
Блестя голубыми глазами, та кивнула, поскольку во рту у нее были маисовые лепешки с неизменным соусом, а потом заметила:
— Какой милый.
Губы Джона скривились. Каких только прозвищ койота ему не доводилось слышать, но милым его до сих пор никто не называл.
— Тебе нравится эта ферма, да? — спросила Мэриголд.
Он кивнул. Под ее взглядом ему не хотелось выдавать своих чувств, но его сердце не могло не переполниться любовью при виде своей земли.
— Твой отец тоже был фермером?
— Да, и мой дед. Муж бабушки.
Его взгляд остановился на струйке пота, стекавшей по шее Мэриголд и исчезавшей в вырезе топа. Джон начисто забыл о разговоре, желая только одного: стать этой струйкой. Легкий ветерок бросил ей в лицо прядь золотистых волос, которая прилипла к ее губе. Он вдруг представил, как Мэриголд сидит рядом с ним десять, двадцать лет спустя. Как его жена.
Земля под ним качнулась. Он взял бутылку, чтобы глотнуть лимонаду, но тут же поставил обратно, так у него дрожали руки.
Значит, он снова за свое. Опять влюбился в такую же женщину. Красивую. Чуждую условностям, недоступную. Мэриголд ясно дала понять, какие у нее планы на будущее. Ему там нет места.
А как насчет романа? Эта мысль шокировала его. Он не такой. А она? Ему незачем это знать. Он не хотел этого узнавать.
Если бы с ним было согласно и его тело. Джон встал, прислонился к дереву, механически сунул в рот остатки сандвича.
Он ел. Пил. Смотрел вдаль, притворялся, что полностью контролирует себя и свои чувства. Но зияющую пустоту внутри не могли заполнить никакие сандвичи с лимонадом. Он знал, что ступает на
