Но Эва где-то научилась делать этот салат, и теперь он ест его, обнося вилку над этими серыми с белым тонюсенькими полосками…
— Где моя кембриджская любовь? Улетела. — И Карл помахал руками, точно крыльями. — Я хотел пригласить ее к нам на ужин…
— Это ни к чему. — Она со стуком положила вилку.
— Я так и подумал, что она тебе не понравилась. — Карл смотрел на жену, наблюдая, как раздуваются ее тонкие ноздри. — Слушай, Эва, а правда, она прекрасно выглядит? Не скажешь, что ей почти сорок, а? Нет, ты, конечно, вне сравнения, — поторопился он, но краска уже заливала лицо Эвы.
— Она похожа на беспородную сучку. Ты видел, какие у нее руки? Будто она всю жизнь зарабатывает стиркой.
— У нее всегда была такая кожа, но по-моему, на ее пальцах очень неплохие камушки. Ты не заметила? Особенно черный сапфир.
— Черный сапфир! Да, он великолепен. Но я слышала, что кое-кто научился делать очень похожий искусственный! Ты не слышал случайно? — И она придвинулась к нему. — Я говорила тебе, что нельзя подпускать к делу этого турка.
— Он не турок, он скорее грек, — уточнил Карл, — если ты имеешь в виду Халамбуса.
— Не имеет значения. Ты знаешь, что он синтезировал черный сапфир?
— Ну и что? На рынке это капля в море.
— Рынок — это еще не все. Главное — владеть технологией. И ты, великий немец, великий химик, ты, владелец «Поликома» Карл Копейнаур, не владеешь этой технологией, ты почти подарил ее!
— Не подарил, но продал. И если помнишь, те деньги нам очень пригодились. И я не продавал ему черный сапфир. Он его синтезировал у себя в лаборатории.
— У себя? Он нанял химиков, студентов, которых отыскал в том же Кембридже, заплатив им гроши…
— Ну и что?
— Это должно стать нашей монополией.
— Но если я правильно понял, мы уже не одни. Разве не ты привлекла американскую компанию «Сан»?
— Я хочу иметь транснациональную корпорацию. И получу ее. Или я не дочь своего отца.
Карл вздохнул. Он не любил слушать речь о ее отце, потому что невольно на память приходило другое. Их отцы были и есть на разных полюсах. Карл не вникал в политику, но прошлая война уже не политика, история. И если отец Эвы был нацистом, то его — пацифистом. Ему едва не пришлось эмигрировать из Германии, но спасло то, что его пригласили читать лекции в Америку. И не случись такое, Карла не было бы на этом свете.
А его тесть был генералом нацистской армии. Идеи пангерманизма Эва впитала в себя с молоком матери, которая была верной сподвижницей мужа. Отсюда у Эвы столько презрительной неприязни ко всем, кто живет за пределами арийской Европы. Не нравилось ей и то, что ее муж установил связи с киприотским художником.
Они закончили ужин. Эва поднялась и вышла.
Какая красивая, но какая стальная женщина! И с годами этот металл еще больше закаляется. Жена стала как стальной стержень, подумал Карл. А может, зря он не женился тогда на Бонни?
Бонни показалась ему необычайно мягкой в неярком свете выставочного зала, от нее исходило человеческое и женское тепло. Он помнил ее наивные взгляды, ее мягкие поцелуи. Они не были близки, потому что Бонни воспитывалась в старинных традициях, которые запрещают близость без брака. И Карл не настаивал. Если бы он остался в Кембридже дольше, кто знает, может, было бы все иначе. И у них были бы умные нежные дети. Дети их с Эвой, сын и дочь, растут в закрытом пансионе. Он их почти не видит. Жена воспитывает из них настоящих арийцев.
Глава 25
— Оливковое масло — это целое искусство, — говорил старик, поворачивая в руке бутыль со светло- желтой жидкостью. — У всякого мастера получается по-разному. Самое лучшее в мире масло — наше, кипрское. Если сделать его из незрелых плодов — вон как те, что висят на том дереве, — оно хранится долго. Вам лучше взять такое, мистер Мак. А если из зрелых — его надо употребить сразу. А вы знаете, что у вас в Америке вместо оливкового масла часто продают кунжутное и даже хлопковое.
Мистер Мак слушал старика, смотрел на бутылку с прозрачной жидкостью, тяжелой на вид. Ему надо было закупить масло для солдат.
Какой благословенный край! И как не хочется ему уходить из этого тихого дома, вокруг которого зреют апельсины и оливки, громко шуршат пальмы жесткими листьями. Его младший сынишка так любит оливки, начиненные орехами. А он сам — лимоном. Раскусишь плод, а внутри кислая плоть другого плода. Мистер Мак вытер вспотевший лоб. Мак был толст. У себя дома он служил на военной базе во Флориде, там и раздобрел. Может, оттого что каждый день ел огромных королевских креветок, втрое крупнее обычных? Их привозили рыбаки и дешево продавали военным.
— А чтобы отличить подделку от натурального, есть особый способ. Кое-чего добавить и нагреть в водяной бане, минут десять-пятнадцать, не больше. И если это хлопковое масло, то появится малиново- красный цвет…
Мак кивал. Он не собирался проводить анализ масла. Он был сыт, слегка захмелел от виноградного вина, которое ему налил старик, пора было соглашаться на покупку масла и возвращаться на базу.
— Отец, отец! — в комнату вбежала женщина с круглыми от ужаса глазами. — Отец!
Старик поднял глаза.
— Что случилось?
— Украли! Ази украли! Звонил Халамбус…
— Кто украл Ази?
Его рука не спеша поставила на стол бутылку. Мак проследил за его движением, отметив несуетность. Наверное, наступает возраст, когда никакое сообщение не заставит забурлить кровь.
— Украли Ази! Похитители! Они хотят выкуп!
— Выкуп? Сколько они хотят?
— Я не знаю…
Старик перевел глаза на Мака.
— Ази — моя младшая дочь. Она замужем за художником. И кто-то ее украл.
Мак встрепенулся. Ну совсем, как у них в Штатах.
— А… Сколько лет вашей дочери?
— Тридцать. Таких уже не крадут. У нее двое детей. — Старик пожал плечами.
Мак заволновался. Да, здесь что-то не то. Для чего она похитителям, когда в этих местах женщина расцветает в шестнадцать, а в восемнадцать… Уж совсем не то. Его Мэри в шестнадцать была пышка, а когда он ее обольстил, стала костлявой, как лошадь, не кормленная целый год. Он усмехнулся. Конечно, любую лошадь можно заездить, с некоторой гордостью за себя подумал он. И тут до него дошло, что если бы похитили Мэри, а ей сейчас ровно тридцать! Он поднялся на ноги.
— Я найду их! Американские солдаты не оставляют в беде!
Старик смотрел на Мака спокойно, что-то соображая.
— Я отдам масло за полцены, если…
Мак быстро соображал. Если он говорит правду, тогда на этом деле он хорошо заработает. Он-то знает его цену. А разница — разница в копилку. Мэри оч-чень любит, когда копилка пополняется.
— Я готов.
