открывалась страница. Я смеялся, грустил, смахивал слезу, мешавшую чтению, и к утру чувствовал себя сильнее, потому что знал: в небольшой квартире на Петроградской, на шестом этаже, куда не всегда довезет капризный лифт, есть человек, думающий и чувствующий, как ты… Родная душа.
Он мог безжалостно отругать за неделикатную оплошность, мог оставить едкие замечания на полях твоей рукописи, но и воскликнуть простодушно: «Хохотал до слез!»
Уходит тонкий слой пронзительно честной питерской литературы — Радий Погодин, Виктор Голявкин, Александр Володин, Вадим Шефнер, Виктор Конецкий…
Уходят писатели, но остаются их книги-поступки, без которых мир был бы другим и мы были бы другими…
И пусть необхватные тополя древнего Смоленского кладбища, самого близкого к Балтике, тихо шумят над его могилой морскими ветрами. Вечный покой и вечная память Виктору Викторовичу.
Бросил курить. Со второй попытки. Курил 33 года.
Кажется, и пить бросил. Выпивал с братом Юрой минувшим летом — сердце колотилось, как отбойный молоток, неприятно было. Быстро надоело.
Как говорил Конецкий, вся великая русская литература создавалась трезвыми умами. Правда, вернувшись с морей, он сам отчаянно закладывал, но быстро выходил на сухой режим и вкалывал за пишущей машинкой, как проклятый. Дым шел! И в прямом, и в переносном смысле. Посылал всех подальше, забывал есть-пить, худел, становился похожим на лису, его Лисом и звали некоторые девушки, если верить его рассказам… Поразительный был человек! Часто вспоминаю.
В пятом номере «Невы» вышел мой рассказ «Космонавт», про близнецов. Добрый, как мне сказали, рассказик. Пишу цикл дальше. Хорошо идет.
Борис Стругацкий дал мне рекомендацию для вступления в ПЕН-клуб.
Рекомендация
Знаю Дмитрия Каралиса много лет, с большим интересом и удовольствием слежу за его литературными и административными успехами. Такие люди, талантливые во всем, — умеющие и написать интересный роман, и построить деревенский дом, и создать на пустом месте настоящий «объект культуры» типа Петербургского Центра современной литературы и книги, безукоризненно честные энтузиасты — трудоголики культуры, — такие люди находка для любой порядочной общественной организации, и я с радостью рекомендую Дмитрия Каралиса в члены Петербургского ПЕН-клуба.
Б. Стругацкий
26.05.2002
Ольга, расставляя дачные тюльпаны в вазы: «Мало тебе Центра, Литфонда, Правления… инфарктов… Тебе надо еще в пень-клуб вступить, чтобы свободного времени совсем не осталось. Принеси, пожалуйста, синюю вазочку из кабинета…»
Может, она и права. Зачем мне ПЕН-клуб? Для престижу?
На кишиневском вокзале нас встретил генеалог Евгений Александрович Румянцев и привез к себе на улицу Тегина (бывш. Бендерская). Центр города. Квартира-домик во дворе за глухим железным забором.
Мы сидели за столом, сквозь виноградную лозу пропекало солнце, пили кофе, листали исторические книги из Питера, и Румянцев сокрушался, что не успел к нашему приезду вымостить дворик плиткой. Тросик с гирькой мягко скользил по смазанному солидолом блоку, закрывая калитку.
Румянцевы переехали в этот домик пару лет назад, продав прежнюю большую квартиру, чтобы получить доплату. Пенсии у него и у жены Ирины Альфонсовны — 800 лей. За квартиру надо платить 1200. Как живут, не знаю. Но живут — в доме чистота, порядок, цивилизация, махровые полотенца, стиральная машина, хороший телевизор, книги, картины, отличная кухонька, ванная; улыбаются, радуются гостям из Петербурга и отвергают деньги за междугородний звонок, который мы сделали с их телефона. Погреб- подземелье во дворе, на несколько семей. Влажные широкие ступени из камня, видна неохватная бочка с вином. «Тонну вина я имею», — хвастался сосед-молдаванин. Он же в смутные дни антирусского угара соглашался с лозунгами, которые были в ходу у Парламента: «Чемодан-вокзал-Россия!», «Чемодан-вокзал- Тирасполь!». «А что, разве не правильно? — пожимал плечами сосед. — Русские нам жизни не давали, об этом везде говорят».
Румянцевы перебрались в теплую Молдавию из Горького — готовились к выходу на пенсию. Евгений Александрович работал на документальной киностудии при «Молдова-фильм», был уважаемым человеком. С распадом СССР — «Чемодан-вокзал-Россия!» — никто, конечно, погромов не устраивал, из дому не выгоняли (в Кишиневе много русских), но жили тревожно. Ирина Альфонсовна занимается с двумя мальчиками, чьи родители уехали на заработки в Европу.
Мы пригласили Евгения Александровича поехать с нами в Петербург — наведаться в архивы, побродить по музеям, жить в нашей квартире, сколько заблагорассудится, — мы на даче, но питание обеспечим, будем встречаться, кататься на корабликах по Неве и на машине по городу. Он крепко задумался над предложением. Возможно, поедет с нами одним поездом. У нас билеты на 26 июля.
Сегодня Румянцев посадил нас на маршрутное такси до Сорок, и мы помчались в микроавтобусе «Мерседес» по жаре на северо-запад республики, к излучине Днестра, где сто пятьдесят лет назад жили в поместьях мои предки.
Шоссе летело через зеленеющие поля рослой кукурузы, ныряло в коридоры цветущего подсолнечника… устремилось в низину, а когда выскочило из нее, мы увидели белые домики на холмах и Днестр с левым украинским берегом. Чудесный открылся вид! Дорога сползла упавшим вопросительным знаком в лощину, меня притиснуло к Ольге, ее прижало к дымчатому стеклу окна, вираж закончился, и мы выкатились под гудение потолочного люка к автовокзалу.
Пишу за все предыдущие дни.
Село стоит на берегу Днестра, но еще не купались. Мы привезли из Питера дожди, которым здесь все рады. Председатель сельского Совета, по-молдавски примарь — Анатолий Пынзарь, что переводится как «Ткач», бывший главный агроном колхоза, в чьем просторном доме мы остановились, закончил в Москве Тимирязевку. Анатолий сказал, что мы можем не верить, но дожди — следствие нашего приезда на родину предков. Предки молитвами испросили дожди для иссохшей земли своей.
Дом у примаря — 10Ч12 метров. В первом уровне подвал, хлев, гараж. Под нами дойная корова, другая — ждущая телка и рыжий телок. Индюки, куры и гуси толкаются за сеткой, но желтые цыплята бесшабашно разгуливают возле крыльца. Анатолий сказал, что хозяйство — главный показатель в селе. Плохого хозяина никогда не выберут в примари. Вечером, после работы, приходится наверстывать то, что другие делают днем. Выручает жена Люда — крепкая энергичная женщина, сельский фельдшер. У нее все крутится и вертится, корова доится, творог готовится, на тридцати сотках огорода растет десять наименований овощей и технических культур, включая фасоль для продажи на кондитерскую фабрику, где делают «сникерсы». Рослый шестилетний Димыч носит ведрами яблоки для поросят, десятилетняя Марина кормит брата и следит за хозяйством, пока родители на работе.
Пляжа в селе нет — на берегу Днестра пасется скот, луга истоптаны копытами и загажены навозом. Вода в Днестре холодная, как в горной реке: выше по течению стоит ГЭС, и под плотиной сбрасываются холодные низовые воды, которые не успевают прогреваться, протекая расстояние до Кременчуга.
Ходили на старое кладбище, что на высоком берегу Днестра. Надписи на огромных желтых крестах из
