Сегодня встретились в Центре: Соболев, Житинский, я. Расставили точки над i. Я сказал Соболеву: «Можете радоваться — я ухожу! Спасибо, Владимир Михайлович, что не подбросили наркотики…» Не удержался и в разговоре задал ему короткую трепку, наговорил злых слов.
Соболев ушел быстро с важным лицом. Приехал Штемлер, и мы составили акт передачи дел, приказ о моем переводе на должность председателя Писательского клуба и решение Совета учредителей о вынесении мне благодарности за добросовестную десятилетнюю работу с записью в трудовую книжку. Житинский согласовал это со Штемлером и Стругацким.
«Ладно, не буду мешать пересчитывать стулья», — с улыбкой сказал Штемлер и уехал. Мы с Сашей походили по помещениям, я показал, что где лежит, собрал в коробку мелкие сувениры, книги — потом вывезу. Договорились, что после ремонта, осенью, устроим в Центре мои проводы с должности.
Житинский сказал, что Соболев якобы запретил выплачивать нам зарплату за первое полугодие, — они, дескать, бунтовали, а не работали. «Но я постараюсь что-нибудь придумать…» — пообещал Саша.
С утра сходил на вокзал, купил «НВ» — там моя статья «Хватит продавать — пора выкупать». Пришел на участок, сел на лавочку и прочитал. Нормальная статья.
Роман «Мертвые уши», проросший из сюжета о бесплатном кафе, сбавил скорость. Пишутся отдельные эпизоды. Новые герои вылезли, болтаются под ногами, говорят смешную несуразицу, отвлекают от основной линии, но прогонять их жаль.
Конфликт ослабил творческий запал, но подарил новые персонажи.
В издательстве Союза писателей России «Дума» вышел сборник «Рассказы ленинградских петербургских писателей». Хорошая компания: Г. Горышин, В. Голявкин, В. Конецкий, А. Битов, М. Глинка, И. Штемлер, С. Носов, Н. Шадрунов, А. Белинский, А. Скоков и еще десяток прозаиков. В сборнике два моих рассказа — «Кронштадтские пупки» и «Аспирант».
Вышла моя статья в «НВ»: «Всё это называлось реформами…» Там есть фраза: «Растаскивание богатств страны шло под нескончаемые разговоры о былых зверствах коммунистов, ГУЛАГе и потерях в Великой Отечественной войне, на фоне чего реформаторы, очевидно, видели себя ангелами в белых одеждах».
В этой же газете мне ответил доцент экономического вуза. Суть: всё делалось правильно, социализм — утопия и мировое зло. Просто г-н Каралис быстро забыл, как мы все мучились при социализме.
Особенно доценты мучились. Прямо лица на них не было от страданий и мук, когда читали лекции по экономике социализма. Отвечать не буду — проехали…
Зашел Леня Казин. Сели на улице за столом. Попили чаю. Я ему коротко рассказал, чем кончилась эпопея.
— Видишь, я был прав, — печально сказал Казин. — Друзья-либералы отобрали у тебя Центр…
— Они здесь ни при чем…
— Как знать, как знать… — покрутил головой Леня. — В нашем союзе все уверены, что это их происки.
Леня попросил у меня цикл статей о Петербурге для сборника, который готовит Центр национальной славы России — должны выпустить в этом году. Послал на его почту «Легенды Петербурга. Заметки писателя». Спасибо, Леня за поддержку!
Вот люди, оказавшие мне персональную поддержку в этом конфликте: С. Алешин, А. Громов, Ю. Поляков, Б. Стругацкий, М. Веллер, И. Штемлер, Скворцовы, В. Алексеев, В. Кутыркин, Юрий Соловьёв, теща, жена Ольга, сын Максим, дочь Марина, внучка Алина… И конечно, собака Белка.
Само собою — предки! Царствие им Небесное!
И группа писателей и любителей литературы со всей страны и разных стран мира.
И еще некоторые люди.
Потом допишу…
Ловлю себя на мысли, что постоянно думаю о Центре — как там ремонт: поменяет ли Житинский окна, найдет ли хорошие чугунные батареи-сороковки или поставит тонкие белые, от которых тепла немного.
Пару раз ездили с Ольгой в Финляндию за грибами. Нашли место в пятнадцати километрах от границы. Ольга вопила от радости, увидев табуны белых и красных грибов в молоденьком соснячке. Призналась, что никогда столько грибов не собирала. Хохотали, как дети. Уезжали рано утром, возвращались поздно вечером и всю ночь чистили и занимались маринадом и сушкой.
От нашей дачи до финских грибных мест — двести километров по спидометру. Закрутили все банки, пришлось подвозить из города новые. Финны грибы не собирают (кроме лисичек), и увесистые красные, с ножкой в руку толщиной и шляпкой в кулак, торчат из травы и зеленого моха.
Сфотографировал Ольгу с красным гигантом размером с младенца.
Всем родственникам по банке маринованных грибов к Новому году будет.
Разговаривал с Юрием Поляковым о питерском вкладыше в «Литературную газету». Он прочит этому проекту успех — предлагает написать письмо Миронову, попросить финансовой поддержки.
Звоню Гранину на дачу.
Начинаем разговор с погоды. Вот, говорит Гранин, радуюсь солнышку, теплым осенним денькам, а как ты поживаешь? Пишу, говорю, радуюсь, что ушел от административной работы, денег пока мало, но свободы много. Это хорошо, говорит Гранин.
Мы должны встретиться на конференции по блокаде, говорю Гранину. Рассказываю, как я поздно узнал об этой конференции и сделал заявку через историка Никиту Ломагина. Хочу, дескать, сделать доклад, показать фильм о «коридоре смерти». Гранин говорит, что он организовал эту конференцию и на ней все будет очень строго, — улавливаю легкое недовольство старика, что его обошли. Хотя приглашение, которое мне прислал по факсу Ломагин, подписано Граниным. Я даю задний ход — дескать, против воли организаторов идти не буду: дадите слово — выступлю, не дадите — послушаю. «Я организовал эту конференцию потому, что мне кое-что было непонятно в блокаде Ленинграда, — говорит Гранин, — как фронтовику, как писателю. Вот почему, например, немцы не сделали того или иного… Конечно, о блокаде можно говорить очень долго и всего не скажешь, а вот конкретные явления мне очень интересны…»
Потом Гранин говорит о том, что моя десятилетняя деятельность на посту директора ЦСЛК не должна остаться без благодарности — писатели имели приют, место для встреч и всё такое прочее. Вспоминает, сколько сил он сам отдал Союзу писателей, когда был председателем и секретарем парткома, и голос у него начинает дрожать…
Был на конференции по блокаде. Шикарный отель недалеко от Сенной площади. Прозрачные лифты, запах свежего кофе, на лицах швейцаров читается скрытая ненависть к посетителям и тоска по прежней милицейской работе: дубинка, пистолет, наручники….
Канадский и американский профессора делали доклады. В переводе звучит гладко, но вскоре приходишь в недоумение и бешенство — общие слова, риторика, такое ощущение, что сами не понимают, о чем говорят. «Эта информация требует изучения». Эти ребята знают о блокаде из учебников и научной литературы — для них она, как изучение Луны или Марса. Они ее не чувствуют.
Канадский ученый наехал на финна — дескать, вы не забывайте, что Финляндия была союзницей Германии! А то некоторые, понимаешь, забывают, что участвовали в блокаде Ленинграда. (Напишу, быть может, отдельно.)
