— Откуда ты знаешь?
— Чувствую.
И мы встретили Кутузова в садике с пустым ведром — он выносил мусор. Коля и бровью не повел. Как будто, так и должно быть: сказал, что встретим, вот и встретили.
На кухне у Кутузова Коля с жаром продолжил свои рассуждения. Я не пил, и мне сделалось скучно. Я понимал, что Коля хороший парень, малость перепостился, может, пошел головой на религиозной почве (говорят, с ним такое бывало), и вскоре ушел. Коля давал мне вслед задания не терять бдительности. Я обещал.
И уже на улице я почему-то вспомнил, как Коля уверял меня, что за время поста и молитв он узнал о жизни гораздо больше, чем знал раньше. И я позавидовал, что мой пост — 7 недель (правда, без посещения церкви), не открыл мне новых знаний.
А может, только кажется, что не открыл…
Марков пишет мало, но пронзительно. Когда я вспоминаю его рассказ про девушку, которая едет в метро, а на нее нахально смотрит парень, у меня мороз бежит по коже.
Доклад Рыжкова на сессии Верховного Совета о переходе на рыночную экономику. Смотришь на неуверенное лицо Горбачёва (он защищается хмуростью, но камера дает крупный план, и хорошо видны беспокойные глаза), и кажется, что президент думает: сейчас зал поднимется и сметет весь президиум! Как там охрана — не подведет?
В июне вышел тираж книги А. Житинского «Седьмое измерение» — разошлась по оптовым базам довольно бойко. Сейчас на выходе следующая книга — «Второе нашествие марсиан» Стругацких. Борис Натанович сказал, что ее до обидного мало издавали.
Собираемся с Ольгой и Максом дикарями в Прибалтику, дней на десять.
Экономическая блокада объявленная Горбачёвым, в республике не чувствуется — кафе, как скатерти-самобранки. В Тракайском замке на чудном зеленом острове посреди ультрамариновой воды увидели герб первого литовского короля. Буквы шли по овалу герба: «Karаlus». Весьма созвучно. Максим с улыбкой стоял рядом с барельефом.
Взяли лодку, катались. Пристали к берегу, вышли на зеленый холм, и мы с Максом вообразили, как много веков назад на этой горке бились рыцари. Мы фехтовали воображаемыми мечами, падали на траву, притворно стонали, рычали, катались, сцепившись.
Сидели на Аллее Свободы, пили лимонад в ожидании Ольги (она ходила по магазинам), разговорились с мужчиной за соседним столиком и познакомились. Он — литовский поэт, член СП, семь книжек — Пашацкас Гинтарис, 1951 года рождения. Подошла Ольга, подошла его жена, тоже поэтесса. Максим с его сыном, которому три с половиной года, бегали по аллее, залезали на фонтан и, не зная языков, прекрасно играли. Мы пили кофе, ели чернику со сливками и разговаривали. Милое уличное кафе, милые люди. Говорили о «возвращенной прозе», которую сейчас печатают в журналах. Гинтарис переводил многих русских и грузинских поэтов на литовский. Ждет книгу в Москве. Пошли к фуникулеру — Максим нес на спине довольного пацаненка. Скрипучая деревянная кабинка вознесла нас наверх. Прокатились еще раз. Потом сходили в Музей чертей. Обменялись координатами.
Гинтарис едет в США по приглашению литовской общины. Сказал, что фамилия Каралис есть в литовском языке.
Идут дожди. Скучно от всеобщей обжираловки и безделья. В битком набитых видеосалонах — американские боевики и фильмы ужасов.
В Музее янтаря — бусы вишневого цвета. Точно такие же были у моей мамы, теперь они у сестры. Я считал, что они стеклянные. Но звук — если щелкать вишенками друг о друга — они издавали маслянисто- приглушенный, никак не стеклянный. И отблеск у них матовый. Служительница сказала, что красный янтарь большая редкость и потому очень ценен. Приеду — обрадую сестру. Надежда с возрастом стала походить на мать, и бусы к ее карим глазам и смоляным волосам очень идут.
Вернулся из Москвы. Ездил на общее собрание «Текста».
Прошелся с Ник. Александровым по Москве. Следы надвигающейся разрухи повсюду. В центре столицы — пьяные, проститутки, крысы. Одну крысу видел на расстоянии вытянутой руки: бросил недоеденный беляш в урну около ларька, но не попал, и тут же из-под ларька выскочила крыса, подхватила и стала грызть. Рядом с Арбатом, во дворе разрушенного здания, кучи дерьма, грязная бумага, подтирки — и на все это смотрят окна Союза дизайнеров.
Табак — по карточкам. В гастрономах на Калининском проспекте — шаром покати.
Коля пишет рассказ за рассказом. Я бы сказал, строчит. Материала у него достаточно, как милицейского, так и нынешнего: он ездил корреспондентом по горячим точкам.
Я пишу повесть о превращении мужчины в женщину— 37 страница.
Запоем прочитал в «Круге первом» А. Солженицына. Интереснейшая книга.
Желто-красный клен за окном.
Гулял по Смоленскому кладбищу, поставил свечи в часовне Ксении Блаженной.
Высокое синее небо.
Золотая листва.
Серые утки в зеленой воде Смоленки.
Вышел сборник «Мистификация» с моим рассказом «Летающий водопроводчик», написанным в году эдак 1984. Пустячок, а приятно. Обмывать не стал. Ольга тихо радуется этому.
Листая книгу, я вспомнил, как интересно было писать рассказ, как приятно ныла душа в предвкушении концовки…
Позвонил Миша Веллер и предложил пообедать в Доме журналистов. Пообедали. Говорили. Прошлись по Невскому проспекту, зашли в Гостиный двор — Миша присматривал себе вещи для поездки в Милан: едет читать лекции по русской литературе. Купил на Невском блок «Честерфильда». Задумался: «Как ты думаешь, хватит мне на неделю в Италии? — махнул рукой: — Хватит. Денег мало». В Гостином дворе приглядел бритвенные лезвия: «Хватит на неделю? Хватит! Денег мало». И с этой аргументацией — «Денег мало» набил полный портфель покупок.
Миша сказал, что у него встреча с психологом, надо ехать на Охту, придется брать такси. Он был в фетровой шляпе, чертовски элегантном макинтоше, а по груди струилось белое шелковое кашне. Встали на Перинной линии, напротив Думы. Поигрывая ключами от машины, подошел первый халтурщик.
— Куда ему ехать? — спрашивает почему-то меня.
— На Охту.
— Пять долларов! — И отошел в сторонку, ждет.
Я передал Мише, понимая, что его не устроит. Миша кивнул, но ничего не сказал — смотрел вдаль с таким видом, словно ждал персональный правительственный «Зил». Элегантно курил «Честерфилд».
Халтурщик тихо исчез. Появился другой. Опять подходит ко мне.
— На Охту? Четыре доллара!
