отвез на новенькой южнокорейской «Dаеwoo» в старинный отель «Империал».
Я всё пытался разглядеть следы дикости и разрухи, но не разглядел. Вокзал и перроны сверкали чистотой, женщины-полицейские в синих костюмах стояли у вокзальных турникетов, носильщики были неназойливы и предупредительны. Толкотни, бомжей и шумных киосков, как на московских вокзалах, не наблюдалось.
Мариус взял нам билеты до курортного поселка Нептун на берегу Черного моря и повез показывать вечерний Бухарест. Когда-то его называли балканским Парижем. До королевского дворца, где правил Александр Иоан Куза, первый глава объединенной Румынии, мы не доехали: хотелось есть и спать. Что поделать: мы, русские, ленивы, не любопытны и любим поесть, в том числе на ночь.
Гостиница «Империал»: ковры, широкие кровати, резные трюмо, картины в массивных рамах. После душа спустились в ресторан под открытым небом, сели за столик на газоне. Тихая музыка. Подошел официант, зажег свечи. Взяли по куску жареного мяса с картошкой, красного вина, минеральной воды, овощных салатов…
Стал рассказывать официанту о цели нашего приезда. Вот, дескать, ищу предков своей матери, фамилия Бузни, были такие бояре, не слышали? Нет, не слышал.
— А фамилию Бессараб слышали?
— Футболист, что ли?
Я махнул рукой, чтобы не запутывать паренька дальше. Счет официант не принес, но попросил весьма приличную сумму. Возможно, счел меня сумасшедшим миллионером, который ездит по миру с причудливой целью — разыскать далеких предков…
— Это тебе за родство с боярами, — сказала Ольга по поводу оплаты ужина. — Может, твои предки- бояре угнетали его предков-крестьян. Вот он и отомстил.
Русские проститутки сидели на парковой скамейке возле обширной клумбы и, судя по унылому виду, не особенно верили, что шумная свадьба выплеснет из ресторана денежных клиентов. Они курили, вяло переругивались и зевали.
Перед поездкой я читал фронтовые дневники Бориса Слуцкого. В 1944 году он отметил присутствие в Бухаресте доступных женщин, связанное, конечно же, с тяжестью военной поры. Женщины стояли на каждом оживленном углу, курили и кокетливо поглядывали на русских солдат. Через пятьдесят с лишним лет картина поменялась: внучки русских победителей курят в центре Бухареста и ждут, чтобы их купили внуки побежденных.
Румыния воевала против СССР на стороне Германии до 1944 года, а потом на нашей. Сталин даже наградил румынского короля Михая орденом Победы — одним из самых дорогих, уважаемых и величественных. А вот Черчилля, союзника по антигитлеровской коалиции, не наградил. Почему? Так надо! Дядюшка Джо раскладывал собственные пасьянсы. Может, поэтому, обидевшись на Сталина, Черчилль и произнес знаменитую Фултонскую речь, положившую начало холодной войне? Кто знает…
Вот он, прозорливый ум русского: глянешь из окна гостиницы на обыкновенных проституток — и влетишь мыслями в большую политику…
В курортный поселок Нептун нас повез чистенький поезд с мягкими купе и голубыми занавесками на окнах. По вагонам ходят кондукторы и контролеры; заглядывают в купе вежливые разносчики напитков, закусок и газет. В обоих концах коридора, перед выходом на площадку, предусмотрены объемные ниши, куда можно сдвинуть багаж, чтобы не мешался в проходе, или поставить клетку с животным. Два туалета на вагон, чистые зеркала.
В тамбуре — табличка завода-изготовителя: сделано в Румынии. Во времена Чаушеску Румыния всё производила сама — от гвоздей, торговых судов и автоматов Калашникова до автомобилей, турбин и тракторов. Не всё было отменного качества, но свое. Автаркия — замкнутая, самообеспеченная экономика.
Народ в купе доброжелательный: учительница с кудряшками, пожилой парикмахер в жилетке и супружеская пара — крестьяне. По-русски не говорят, по-английски не говорят, я по-румынски знаю два слова. Но объяснялись, даже профессии вызнал. Угощали румынских попутчиков питерской соленой соломкой, они нас — сладкими сливами и сочными грушами.
Крестьяне и парикмахер сошли на остановке, и в купе протиснулся большой угрюмый господин в костюме-тройке, широкополой шляпе, с чемоданом и корзинкой. Уместив вещи на полке, он стал у открытого окна в коридоре и принялся курить сразу две сигареты.
Замечательный господин! Он вставлял в рот сигаретную двустволку, затягивался глубоко и основательно, словно перед расстрелом, закатывал глаза, растягивал рот в гримасе, и мы с Ольгой решили, что он чокнутый. Распалял следующий дуплетный заряд, жадно тянул, ветер рвал и мял дым, и он все не мог накуриться.
На каждой остановке в вагон входили кондукторы в синей форме и проверяли билеты.
Когда мы остались с ненасытным курильщиком в купе одни, он, отправляясь в туалет, прихватывал с собой объемистый чемодан и корзину; возвращаясь, вновь укладывал их на полку. Хорошо известно, что мы, русские, жуликоватые, много пьем, воруем: для нас стащить чемодан — раз плюнуть…
Поезд тащится через кукурузные поля. Проехали порт Констанцу и широкий канал, соединивший при Чаушеску Дунай с Черным морем.
Мальчишка из песни моего детства не бросал в Констанце якоря и огорчался этим. Речь, как я позднее узнал, шла о мятежном броненосце «Потемкин», который, в 1905 году, расстреляв из главного калибра Севастополь, заявился с красным флагом в румынскую Констанцу и отдал на рейде порта якоря. Власти Констанцы ужаснулись, увидев в своих территориальных водах русский броненосец с революционной командой на борту. Они боялись принимать незваных гостей, еще больше боялись, что те в случае отказа начнут бомбардировать город.
Всё уладилось. Царское правительство предложило принять броненосец и обещало не требовать выдачи матросов, лишь бы дорогостоящий корабль был возвращен в сохранности.
Семьсот русских моряков с чемоданами и сундучками высадились в Констанце. Работали на помещичьих полях, нефтяных промыслах, фабриках. Стали выписывать из России жен и детей. Русских ценили как искусных и трудолюбивых работников. Но после бурных крестьянских восстаний в 1907 году, начались придирки, а потом и травля матросов — их стали называть бациллой революции. Моряки разбрелись по Европе, часть уехала в Америку, часть осталась в Румынии — обзавелись женами, детишками…
Поезд едет по побережью Черного моря. Приближаемся к станции назначения. Километров двадцать осталось. Санатории, белые домики, чистенькие улочки, лента шоссе, светофоры у переездов, фруктовые сады… Вдруг за окном, как морок из прошлого, проплывает цыганское стойбище на пустыре: кибитки, дым костров, веревки с бельем, брезентовые шатры, чумазые дети, женщины в пестрых юбках.
Мы с Ольгой приуныли. Но вот появились белые многоэтажные отели, высокие деревья, газоны, и поезд вкатился в курортную зону.
Дом творчества назван в честь секретаря Союза писателей Румынии Захария Станку, много сделавшего для коллег-писателей.
Трехэтажный домик с лоджиями и красной черепичной крышей стоит на холме. К пляжу ведет бетонная лестница уступами. Садик с фонариками и цветами. Терраса ресторанчика. Половина виллы сдана в аренду отдыхающим, благодаря этому писательская путевка стоит гроши. Даже для нас, иностранцев, пять долларов в день за приличный номер с трехразовым питанием.
Наш номер на третьем этаже. Лоджия, душ, туалет, две широченные кровати, встроенная мебель, отличный письменный стол, напоминающий бюро. Всё сделано из бука или ясеня. В это писательское бюро можно влюбиться. Я зарисовал его, чтобы при случае смастерить нечто похожее на даче. Глядя на него, представляешь, как сидишь за ним и пишешь большой роман — год пишешь, два пишешь, и гладкое буковое
