Темнело. Мы включили свет, нарезали сыр, вновь налили и с блаженными улыбками вспомнили, что тостуемый и тостующий пьют до дна.
Эмиль с восторгом заговорил о Бродском. Я сказал, что, на мой взгляд, значение Бродского для русской литературы несколько преувеличено, читателей у него немного. И я согласен со статьей Льва Куклина в журнале «Нева» об искусственности поэзии Иосифа Бродского. Статья Куклина так и называлась — «Гидропонная поэзия». Я бегло пересказал ее, добавив свои суждения. Эмиль не согласился:
— Бродский спас русскую литературу от позора безвременья!
— Почему ее надо было спасать? Какое безвременье?
— После Солженицына, которого сразу же запретили и выслали, в русской литературе не было ничего значительного!
— Как это — не было? А Юрий Казаков? А Виктор Конецкий? А Виктор Астафьев? А Вадим Шефнер? А Василий Шукшин? Да я тебе назову два десятка первоклассных русских прозаиков, которых хватит на европейскую страну среднего размера. Не путаешь ли ты политику с литературой? — Когда дело доходит до литературных споров, меня несет, как грузовик без тормозов. — А что Бродский? Нобеля ему дали потому, что он русский поэт, высланный из России, — политика на пятьдесят процентов. Каждый год дают Нобелевку, да кто помнит этих лауреатов!
Эмиль стоял за Бродского стеной.
— А напиши для «Невы» статью про Бродского. В ответ на «Гидропонную поэзию» Куклина. Возникнет дискуссия.
— Напишу, — кивнул Эмиль. — Вот закончу перевод «Анны Карениной», и напишу (и ведь написал! —
— И приезжай в Питер! Я тебя в Сенат свожу, где заседал бедняга Каренин. Там сейчас Исторический архив, и в фойе сохранились старинные изразцовые печи. В ресторан «Идиот» свожу! По местам Достоевского пройдемся…
— И жену берите, — подсказала Ольга, делая мне знаки, чтобы я не нажимал на водку.
…Полночь. Ольга спит на широкой деревянной кровати с резьбой. Я вышел на улицу. Луна. Светлеют гравийные дорожки. За стволами деревьев белеют писательские статуи. Ощущение такое, словно меня обокрали.
Завтра буду просить Эмиля о новой встрече с генеалогом. Надо довести разговор до конца. Четыре года родовых исследований — псу под хвост?
Что мне нравится в Румынии? Люди. Открытые, нешумные, готовые поддержать разговор, принять угощение из коробочки с соломками, чтобы тут же угостить яблоками или виноградом. Улыбки от души, а не для этикета.
Отсутствие бандитских рож нравится — нет джипов, из которых враскорячку, словно у них вспухло в паху, выходят бритоголовые молодчики. «Зачем в Румынии джипы?» — удивился Эмиль. — «Дорога есть к любому селу, а по вспаханным полям у румын ездить не принято. Полиция не соревнуется с бандитами, не играет в догонялки, она знает свою силу и правоту. Поймают на месте преступления с оружием — могут и пристрелить. Адвокат в Румынии нынче модная профессия, но большая часть юристов занята в сфере гражданского права. Защищать бандита в суде непрестижно — растеряешь остальную клиентуру; адвокат не врач, который давал клятву Гиппократа не оставлять больного без помощи. Румынский бандит сидит тихо, не строит фешенебельных особняков, не шляется по кабакам, не скачет лихим героем по страницам книг или экранам телевизоров. Виллы и особняки „новых румын“ — большая редкость. Отношение к ним по русской пословице: с трудов праведных не наживешь палат каменных».
Дома в основном небольшие, аккуратные, их вид вызывает чувство покоя и размеренной семейной жизни. Чисто. Но не бессмысленная чистота Дании и Скандинавии, где тебя не покидает ощущение, что живешь лишь для того, чтобы вещи сверкали, как в аптеке.
При рыночной, в общем-то, экономике розничную цену товара определяет производитель, и пачка сигарет «Мальборо», бутылка воды или книга стихов Эминеску везде стоит одинаково — и в ларьке, и в фешенебельном магазине. Ольга сделала аналогичные выводы по продуктам питания. При таком подходе меньше лазеек для мухляжа и проще собирать налоги.
В Румынии два миллиона цыган. В Бухаресте обосновался «цыганский царь», дочка которого учится в Америке. Цыган я побаиваюсь с детства, но за десять дней не было повода для беспокойства — стайка цветасто одетых женщин встретилась нам лишь однажды в центре Ясс, у памятника господарю Штефану Великому, где они пытались продавать открытки с видами города. Наверное, цыгане только числятся за Румынией, а промышлять ездят к нам в Питер, как и личности в тюбетейках и ватных халатах, загораживающие тебе путь-дорогу с бычье-заячьим выражением красных глаз. Кто они такие, откуда, на каком языке говорят — непонятно. Первый раз они встретились мне на аллее старинного Смоленского кладбища, где и своих убогих хватает. Они тянулись караваном с мешками за спинами, задевая кусты сирени, а впереди них катились по земле дети, хлопая себя по голым животам и пуская пузыри из носа. Я осторожно обошел детей и поравнялся с бородатым предводителем. Он молча выставил ладонь лодочкой… «Эвона, приперлись! — привлекая мое внимание, громко сказала женщина в черном платочке, сидящая на раскладном стульчике перед блюдечком с мелочью. — Ни стыда, ни совести. А если мы в ихнюю мусульманию всем колхозом за милостыней приедем?! Что они нам скажут?..» Постигая глубину реплики, я не подал ни заезжим, ни своим.
В тихом городке Яссы в 1791 году между Россией и Турцией был подписан Ясский мирный договор, закреплявший пятилетние итоги русско-турецкой войны, которую Екатерина II вела с замыслом овладеть Константинополем, восстановить православную Византийскую империю и посадить на ее трон своего внука Константина Павловича, сына будущего императора Павла I. Всё это называлось «Греческий проект».
Тихий городок Яссы давно вошел в европейскую историю.
Вновь сходили к генеалогу. Вот суть. Сомнения ученого вызвали длинные временные промежутки между рождениями отца и сына, деда и прадеда. Иными словами, его смущает повышенный репродукционный период мужчин в роду Бузни. Вместо четырех жизней на столетие в роду моей матери в среднем укладывается три или даже две. Отец рождает сына в пятьдесят лет. И сын продолжает род в почтенном пятидесятилетии.
Ну и что? Моя мама родилась, когда ее отцу было сорок семь. Родовая нить Бузни, натянутая во времени, напоминает провисающую бельевую веревку, а не тугое леерное ограждение на борту новенького адмиральского катера. Ну и что? Да ничего, сказал генеалог, улыбаясь. Что вы так разволновались? Я же не отбираю ваше родство, не отбираю ваших предков. Я просто высказал сомнение, как и положено ученому. Спите спокойно.
И мы распрощались.
Коснулись темы происхождения румынского народа. Эмиль: «Одно время мы смотрелись в зеркало и не могли отвести глаз — какие мы умные, какие мы благородные потомки древних римлян и гето-даков». Договорились до того, что и колесо изобрели румыны, и Ева была румынкой. «Румыны спасли Европу от нашествия варваров с востока! Благодаря румынам Европа смогла спокойно жить и развиваться, отдыхать!» Румыны, дескать, стояли на границах, как вышибалы при входе в ресторан, и теперь — голодные, озябшие — хотели бы сесть за столик и подкрепиться в тепле и комфорте, но их не пускают в европейские заведения…
— А что было в Кишиневе, знаешь? Там вообще с ума посходили!
Эмиль стал рассказывать, как женили памятник Штефана Великого в Кишиневе с некой молдавской поэтессой, которая забиралась к бронзовому господарю на пьедестал в подвенечном платье. И всё потому, что Штефан III Великий был женат на русской княжне. Сначала Штефана развели с русской женой, а потом женили на молдавской поэтессе. Зачем нужна пьяненькая молдавская поэтесса в качестве жены, непонятно. Зато красиво и поучительно, так думали организаторы акции, искоренявшие все русское.
«Говорят, что Эдисон был по паспорту масон, если так, едрёна мать, буду лампочки ломать!» — вспомнил я стишок. Эмиль закивал, соглашаясь.
