Внутри нее

Люська достала откуда-то огромные ножницы и мигом отстригла ей одну свернутую в рогалик косу. Огромный синий бант упал на пол. Все трое засмеялись.

– Испугалась? – съехидничала Фура. – Будешь знать, как карикатурничать.

«Но я вовсе не хотела рисовать вас!» – хотела возразить девочка, но вместо этого опять уткнулась языком в кляп.

– Значит так! – Фура подошла так близко, что было слышно запах ее пота. – Будешь дежурить по коридору каждый раз за нее, за нее, – она указала на двух своих соучастниц, – и за меня. То же мне, великая художница! Вырастешь – станешь маляром! Заборы будешь красить, длинные такие, как с утра начнешь, так к вечеру закончишь. – Ее опять разобрал громкий отвратительный смех. – Я кое-что придумала. А не хочешь ли ты сегодня ночью пол в кабинете биологии покрасить и учительский стул заодно? А то чего-то не хочется мне системы кровообращения учить. А так, того и гляди, урок отменят, а?

– Дрянь ты все-таки! – крикнула девочка, но из-за кляпа ее опять никто не услышал.

– Ну ладно, думаю, задание понятно, осталось его выполнить. – Фура указала жестом отпустить ей руки.

И вдруг Ева почувствовала, что кто-то внутри нее, гораздо сильнее, чем она сама, встал на защиту. Едва освободив руки, она вытащила тряпку изо рта и крикнула:

– Эй, постойте!

Старшеклассницы недоуменно обернулись.

Ева подняла с пола рисунки.

– Хотелось бы, чтобы вы запомнили, что это не каракули, а мои картины. И рисовать я буду когда захочу и кого захочу, потому как имею на это полное право. А если вам нечем больше повысить свою самооценку, кроме как зажимать тех, кто младше и слабее вас, в туалете, то вы так и останетесь глупыми, бездарными клоунами. – Она послушала мертвую тишину и добавила: – Даже когда ваш цирк уже уедет.

Закончив свою речь, она принялась медленно собирать книги, валявшиеся на полу. Удар последовал незамедлительно. Ева отлетела к стене и, ударившись головой о батарею, потеряла сознание. Должно быть, прошло не менее часа, прежде чем она снова пришла в сознание, так как струйка крови, промочившая ее школьное платье, превратилась в темно-коричневую лужицу на кафельном полу. Затылок был очень тяжелый, но боль стучала в висках.

– Ты кто? – спросила она вслух.

– Мария! – ответ последовал сразу.

– Тогда кто я?

– Ты – Ева.

– Не совсем понятно.

– Еще бы! Однако мы встречались с тобой, и не раз. Помнишь, когда твоя добрая душа хотела, чтобы вместо тебя усыновили этого заику Борю и ты не знала, как это сделать, я помогла тебе и начала кидать в него песок. Бедняга растрогал бедную женщину, и вместо тебя забрали его. По-моему, это была очередная глупость. Теперь он живет в отдельном доме и носит приличную одежду, а ты валяешься на грязном полу в сортире. Но я всегда буду на твоей стороне, потому как я – это ты. Бедная Ева, ты, должно быть, и не догадывалась о моем существовании, но настало время все узнать.

– У меня что теперь – две головы?

– Нет. Голова одна. Тебя две.

Ева заплакала.

– Зачем плачешь?

– Больно и страшно.

– Это еще почему?

– Неужели ты не понимаешь? Я даже встать не могу, сотрясение мозга, наверное.

– Это тебе только кажется. Сейчас ты умоешься, соберешь свой портфель и пойдешь в кабинет врача, пока остальные не вернулись с прогулки.

– И что я ему скажу?

– Скажешь, что упала с лестницы и потеряла сознание.

Ева начала было подниматься, но потом возмутилась:

– С чего вдруг?

– С того, что ты должна быть сильной. Слабаков не любят, над ними издеваются. Они отбросы общества. Тем более не хотелось бы быть отбросом того общества, в котором мы с тобой находимся.

Ева так и сделала. Провалявшись неделю в лазарете с сотрясением мозга, она не созналась ни в чем даже на всеобщей линейке, когда все воспитанники детдома смотрели на ее наполовину обстриженную голову и синие круги под глазами.

– Я просто упала с лестницы, – повторила она во всеуслышание, потом подняла голову выше и добавила: – Предлагаю поменять перила между третьим и четвертым этажами, потому что такое могло случиться с каждым.

Ночью, засыпая, она прошептала кому-то в темноте: «Спасибо!» И оттого, что не услышала ответа, ей снова стало страшно, но уже совсем ненадолго.

Видимо, поступок Евы кое-что доказал ее обидчикам, потому как ни Фура, ни кто-либо другой не смели даже пальцем ткнуть в ее сторону. На следующий день она пришла в школу лысая, класс ахнул, а девочка, улыбаясь, прошла на свое место: «Волосы – не зубы. Отрастут – еще лучше будут!» С этого дня все изменилось. Она знала, что их теперь двое, и от этого она стала в два раза сильнее.

В детдоме

– Это была странная девочка. Мы не раз хотели перевести ее в специальное учреждение для психически нездоровых детей. Но как только я угрожала ей тем, что отправлю в другой приют, как она тут же становилась послушной. Однажды на нее обратила внимание одна очень приличная пожилая пара. Им понравились ее рисунки. Они как раз хотели ребенка с творческими задатками. Я обязана была их предупредить, что девочка не совсем здорова. Мужчина, который, видимо, больше был расположен взять этого ребенка, убедил жену, что все творческие дети немного странные, зато из них могут вырасти гении. Но то, что они увидели потом, заставило кардинально поменять свое решение.

Я сидел в просторном кабинете у заведующей Самарским детдомом– интернатом и боролся с похмельным синдромом. Вчера в вестибюле гостиницы мне посчастливилось встретить интересного собеседника. Разговор зашел так далеко за пределы реальности, что его пришлось запивать. Сначала это было нефильтрованное пиво, но где-то после слова «трансмоногамность» мы перешли на виски. Встреча была назначена на десять утра, и, несмотря на тяжелый подъем и боль в суставах, я все-таки прибыл на нее вовремя. Сидя на неудобном стуле, оглядывался по сторонам. Голые стены кабинета были увешаны дипломами за неоценимый вклад в развитие детского творчества, грамотами воспитанников детдома № 17 за участие в спортивных соревнованиях, и наконец, здесь же висел сертификат на получение кухонного комбайна самой Полежаевой Евгенией Ивановной за победу в конкурсе «Лучший воспитатель года»! На какой-то момент в моей голове что-то стукнуло, упало и покатилось. Грамот на стенах стало в два раза больше.

«Да чтоб я еще раз так напился!» – подумал я. А вслух произнес:

– Вы, наверное, очень любите своих воспитанников! Сразу видно, что они находятся в надежных руках. – Мне было необходимо расположить Евгению Ивановну к откровенному разговору.

– Вы правы. Я в них души не чаю. Редко случается, что дети находят здесь своих родителей, но когда от нас уходит какой-нибудь малыш, я все переживаю, думаю: «Как он там? Хорошо ли ему живется?»

– Вы говорите – малыш?

– Как правило, взрослых детей не берут. У них уже и характер сформировался, да и называть чужих людей мамой и папой они вряд ли станут. Могут и сбежать обратно. Были у нас и такие случаи.

Я понимающе покачал головой:

– Так что за история, вы говорите, приключилась в тот день, когда девочку хотели забрать от вас?