покинуть лесные тропы и пойти по дороге, как все люди ходят. Ночевать на постоялых дворах. Обедать в придорожных трактирах. Клячонку захудалую купить. В конце концов, денег и драгоценностей у него под подкладкой плаща зашито предостаточно. Так зачем ему плутать по тропинкам, сбивать ноги и голодать?
Однако неясное предчувствие подсказывало ему, что на проезжий тракт сворачивать рано.
Еще через день он вышел к холмам и оврагу. Холмы были такими огромными, что он, пожалуй, назвал бы их горами, а из-за разделяющего их оврага они казались еще выше. На карте, заботливо сожженной перед уходом, они именовались холмами, но разве в названии дело? Их изгиб напомнил Иллари его старую арфу, и тугие струны дождя составляли с ними одно целое. Ветер слегка колебал их, и Иллари почти физически ощутил и ритм, и мелодию, и то, что ни с чем не спутаешь — трепет возникающей песенной строки. Стихи уже отделялись от дождя, готовые обрести словесную плоть, жаждущие одеться звуком.
Впредь Иллари дал себе зарок забыть о стихах, покуда дело не сделано. Увлеченный мелодией еще не оформившихся слов, он шагнул, не глядя; край оврага под ним подломился, и поток жидкой грязи и камней потащил его вниз, захлебывающегося глиной и дождем, избитого, оглушенного. Дна оврага он достиг, как ему казалось, в полужидком состоянии. Единственной твердой частью тела осталось колено, о которое он, падая, расквасил себе нос. Он уже готов был разразиться грязными ругательствами и лишь замешкался, выбирая выражение не только грязное, но и скользкое, как проделанный им путь. Однако ему не пришлось произнести ни слова. Вместо него ругательства произнес кто-то другой. Голос был Иллари незнаком, но выражения Иллари узнал мигом: отборные армейские словечки так и сыпались на дно оврага.
— Похоже, мы его упустили, — сказал ругатель.
— Может он разбился? — предположил кто-то другой.
— Может. Может, даже и утоп. Вон грязища какая.
— Как хочешь, командир, а я туда искать его не полезу.
— И не надо. Хрен ты там найдешь в такую погоду. Вернемся посуху. Утоп — найдем. А если жив, так все одно следы за собой оставит. За мной!
Иллари затаил дыхание. Вот это называется, повезло! Промедли он еще мгновение, и преследователи схватили бы его. А так оползень утащил его прямо у них из-под носа. На дне оврага, перемазанный с ног до головы желтой глиной, надежно занавешенный плотной пеленой дождя, он был незаметен для них.
Когда голоса и шаги удалились и стихли окончательно, Иллари осторожно поднялся. По дну оврага мчался грязевой поток, достигая колен Иллари. Поток был промозгло холодным, и Иллари так стучал зубами, что со стороны эти звуки можно было принять за конницу на марше. Он дрожал всем телом, пока дождь смывал с него следы пребывания на дне оврага. Говорили ему, что большая политика — грязное дело? Говорили. Теперь он сам в этом убедился на собственной шкуре. Если бы не большая политика, сидел бы он сейчас дома у теплого камина, пил подогретое вино и собирался лечь спать в чистую сухую постель.
Одна мысль о большой политике уняла стук зубовный и заставила челюсти Иллари сурово сжаться. Да, твое вислоносое величество, погоню ты все-ж таки выслал. И настроена эта погоня вполне серьезно. Интересно, какой у них приказ: схватить и доставить? Нет, вряд ли. Скорей всего убить при попытке к бегству. Так оно безопаснее. Да и дешевле. Поимка живым стоит дороже. Опять же, если жив, так надо кормить — сначала по дороге, потом в темнице. Сколько лишних расходов! Совсем не в духе его величества.
Иллари сделал попытку привычно тряхнуть в гневе волосами, но дождь и остатки глины приклеили их к голове на совесть. Ну, берегись, хобот коронованный! Думал, убьют меня охотнички твои? Так я им и дался! Держи карман шире. Я еще вернусь, и не один. Посмотрим, что ты тогда запоешь. Полагаешь, у твоего наследника так-таки и нет сторонников при дворе? Да — пока ты жив. Но ведь это можно и исправить.
Иллари был слишком опытным придворным, чтоб поддаваться эмоциям, но сейчас он позволил гневу взять верх над собой. Пламя гнева согревало его изнутри, оно давало силы не замечать грязь, ветер, промозглую сырость и холод. Возможно, именно благодаря этому пламени Иллари и не схватил воспаление легких: ведь до того момента, когда он смог зажечь настоящий огонь, согреться и обсушиться, прошло еще очень и очень много времени.
Насморком он все же обзавелся, и то было не лучшее из его приобретений. Путешествовать с кошельком, набитым деньгами, не в пример приятнее, чем с носом, набитым соплями. Вконец измученный, ошалевший от голода, холода и насморка, Иллари решил, что с него хватит, и отныне он будет путешествовать, как все нормальные люди. Предчувствие громким голосом говорило, что он поступает нехорошо, но изнемогающий Иллари велел ему заткнуться и вступил на проселочную дорогу.
Как выяснилось, зря.
Поначалу все шло хорошо. Иллари даже удалось оторваться от своих преследователей: они явно не считали его способным на такую дурость. Что ж, Иллари был только доволен подобным оборотом дела: если они переоценили его умственные способности, то это их проблема. В первом же трактире он спросил горячего вина, как следует наелся, наутро посетил лекаря и купил себе лошадь.
Оборванцы вроде него — а после пребывания на дне оврага Иллари и выглядел оборванцем — не должны иметь при себе много денег. Одиноким путешественникам лучше вообще не показывать и вида, что они располагают деньгами. Иллари об этом напрочь запамятовал, а может, и вовсе не знал. Новая одежда, дорогая еда, лекарство и лошадь, купленные в одно утро, да еще и в одном городишке, состоящем из трех с половиной улиц и нескольких сотен буераков, возбудили пронзительное любопытство и кое-какие другие, также вполне понятные чувства. Так что верхом Иллари не пропутешествовал и трех часов. Его остановила вполне изрядная шайка разбойников. Иллари мысленно пересчитал их и понял, что никакой фехтовальный опыт не поможет ему справиться с таким количеством людей. Произойди нападение в городе — другое дело, там честь повелела бы ему обнажить оружие, перебить две трети шайки и умереть славной смертью. Но сейчас он должен был, просто должен был выжить. Он должен добраться до Вейдо любой ценой!
Так что Иллари только сопел от унижения, пока разбойники с шутками-прибаутками ощупывали его карманы, обыскивали сумку, снимали с него бремя плаща и кошелька. Впрочем, атаман был настолько благороден, что лекарство от насморка несчастному пленнику оставил. После чего вся шайка взвалила поклажу на лошадь и удалилась. Босой Иллари, облаченный лишь в штаны и рубаху, проводил их взглядом, сел наземь и задумался.
Для большой дороги он не годится, это ясно. Тем более на дороге, безоружный, безлошадный и безденежный, он окажется слишком легкой добычей для тех, кто за ним гонится. Должны же они сообразить, что к чему! Ведь не такие они идиоты. Во всяком случае, не такие, как Иллари. К тому же они наверняка на лошадях. Не уйти пешему от конного. На дороге не уйти, а в лесу можно и попробовать. Вот только куда идти?
После некоторых размышлений Иллари решил идти в том направлении, куда скрылись разбойники. Вряд ли им придет в голову, что ограбленный болван окажется настолько глуп, что потащится следом. Так что направление это сейчас представлялось Иллари самым безопасным. Ему очень не хотелось, чтоб его еще раз остановили — ни эти разбойники, ни какие-либо другие.
Поджимая пальцы, охая и стеная, когда под ногу попадался острый камушек или колючка, оглушительно чихая на весь лес, Иллари побрел следом за разбойниками.
Под утро он выбрел к дотлевающему костру. Угли уже подернулись пепельной сединой. Иллари тут же бросился к кострищу и принялся дуть на угли, не жалея сил. Угли послушно заалели. С воплем восторга Иллари бросился собирать хворост. Он набрал немного, лишь бы поддержать угасающий огонь, и тут же пошел за новой охапкой, на сей раз чуть подальше. Нагнулся за сухим валежником — и замер.
В нескольких шагах от него лежали его нож и плащ. Сумка, кошелек, лошадь, сапоги и прочая одежда отсутствовали.
Не веря своим глазам, Иллари робко протянул руки к своему вновь обретенному имуществу, но не дотронулся. Вместо этого он сильно дернул себя за нос. Больно. Значит, не сон.
Иллари схватил нож и плащ и прижал их к груди, как друга, о смерти которого ему сообщили надежные люди. Он баюкал их и даже, кажется, что-то напевал. Потом, опомнившись, он вернулся к костру,
