же все-таки. А уйти отсюда я и с целыми костями не смогу.
— Значит, боли ты боишься, — почти обрадованно заметил Кэссин: ну хоть что-то понятное.
— Конечно, — спокойно подтвердил Кенет. — Во всяком случае, мне не хочется терпеть боль, если ее можно избежать.
Нет, он не придурок, он хуже! У Кэссина аж зубы заныли от внезапной ненависти. Да какой мальчишка, какой взрослый мужчина по доброй воле признается, что боль пугает его! Каждый хочет выглядеть сильным, бесстрашным, уверенным. Каждый в глубине души и считает себя таким, даже если точно знает, что это неправда. И почти каждый в ответ на такой вопрос солжет, не задумываясь, твердо веруя в истинность этой лжи, и небрежно бросит, что боль ему нипочем, даже если час назад орал как резаный, ушибив палец о придорожный камень. Редко кто сознается в обратном, да и то вид у него будет смущенный, а голос так и зазвенит скрытым вызовом — вот-де какой я мужественный, я не побоялся признаться, что я трус! А этот лопух произносит несомненную истину таким тоном, каким и произносят несомненную истину. Ни вызова, ни смущения.
Кэссин услышал, как открывается дверь, и едва не застонал от облегчения. Кэйри живо поставит на место этого зарвавшегося юнца.
Кэссин взирал на Гобэя почти с обожанием. На пленнике роскошная одежда сидела нескладно — а кэйри словно родился в своих одеяниях. Движения Кенета поневоле были скованными — а кэйри шествовал неспешно, величаво. И в руках кэйри держал магический посох, а не какого-то дурацкого Лопоушу.
Кенет взглянул на вновь пришедшего и еле слышно коротко выдохнул. Он не попытался приподняться, не стал здороваться или проклинать мага. Пальцы его опять задвигались. От левой задней лапки тряпичного зверька потянулась новая нить.
— Я вижу, ты здесь неплохо освоился, — добродушно произнес Гобэй.
— Благодарю вас за любезность, — сухо ответил пленник. — Вполне.
— Вас? — удивился Гобэй. — Разве пристало магам так разговаривать между собой? Разве это допустимо между равными?
Кенет удивленно приподнял бровь.
— А разве мы равны? — поинтересовался он. — По-моему, нет.
Нет, в его голосе не слышалось насмешки, явственно говорящей: «Мы не равны — я выше тебя». К этим словам никак нельзя придраться. Кенет всего лишь сообщил очередную несомненную истину. Спокойно, как ребенок, уверенный в своей правоте, — и оттого вдвойне издевательски. Кэссин испугался было, что его кэйри спросит: «И кто же из нас, по-твоему, выше?» — и тем самым попадется в ловушку этого простачка. Но Гобэй не попался.
— Значит, ты считаешь себя выше? — поинтересовался он. — Но это можно и исправить. С какой стороны лучше укоротить, как ты считаешь, — с ног или с головы?
— Ну, это вряд ли, — спокойно ответил Кенет. — Если меня до сих пор не укоротили, значит, я нужен вам такой, какой я есть. Живой и не очень поврежденный.
— Так ведь мне не к спеху, — возразил Гобэй. — Времени у нас еще много. Я не тороплюсь.
— Я в общем-то тоже, — покладисто согласился пленник.
— Вот видите, какого-то взаимопонимания мы уже достигли, — безмятежно улыбнулся Гобэй. — Мы оба никуда не спешим. Глядишь, в чем другом тоже столкуемся.
— Ну, этого долго придется ждать, — пробормотал пленный маг.
— Вам не на что жаловаться, друг мой, — заметил Гобэй, — ждать вам придется не в сыром зловонном каземате, а в тепле и уюте. Кстати, у вас нет каких-нибудь жалоб? Требований? Может, вас что- то не устраивает?
— Одежда, — подумав, ответил пленник. — Крестьянская куртка или кафтан ремесленника устроили бы меня куда больше. Я к ним привык.
— Да пожалуйста. — Гобэй повел рукой, и роскошные одеяния Кенета мигом сменил коричневато- серый наряд небогатого ремесленника. — Это вам больше нравится?
— Да, благодарю вас, — кивнул пленник.
Во время этого короткого обмена фразами Кэссин страдал безмерно. Он понимал, что здесь происходит нечто куда более важное, чем пустопорожний обмен угрозами и любезностями. Когда в подобной беседе сходятся два мага, она представляет собой поединок, и обмениваются в ней не фразами, а скрытыми ударами и выпадами. Вот только на сей раз очень уж хорошо скрытыми. Кэссин никак не мог понять, кто в этом разговоре нападает, а кто защищается, и уж тем более не мог понять самого главного — кто же победил в этом первом пробном поединке?
— Что ж, — усмехнулся Гобэй, — у каждого свои причуды. Если вам так больше нравится... не смею возражать. Сейчас я вынужден проститься с вами — меня призывают неотложные дела, — но мы с вами, несомненно, продолжим эту интересную беседу. Оставляю вас на попечение моего старшего ученика. Он о вас позаботится.
Кэссин незаметно перевел дух. Нет, если в этом поединке и есть проигравший, то никак уж не кэйри. Иначе разве мог бы он откланяться с таким достоинством?
А Гобэй и в самом деле откланялся и уже шел к двери. И тут пленник сказал нечто такое, от чего у Кэссина мир поплыл перед глазами.
— Прости меня, — тихо сказал Кенет вслед Гобэю, — виноват я перед тобой.
Если до сих пор Кэссин еще сомневался, в здравом ли уме пленный маг, то теперь понял твердо и бесповоротно — у него и вовсе нет ума. Такое ляпнуть ни один здравомыслящий узник не может. Сыпать проклятиями, гордо молчать, унижаться и подлизываться... да что угодно! Но если тебя кто-то в плен взял, а ты у этого человека прощения просишь, тебе самая пора читать надпись на ребре монетки. Кэссин даже осторожно посунулся в сторону — кто его знает, этого пленника? А вдруг он начнет буйствовать? Полоумного ведь сломанные руки-ноги не удержат. Конечно, он и так все время говорит до странности не те слова, которых можно от него ожидать, но безумнее этой последней фразы Кэссин отродясь ничего не слыхивал. Он бы обратился к кэйри за разъяснением, да вот незадача — кэйри уже закрыл за собой дверь. Едва ли до его ушей донеслись эти странные слова.
— Это ты у кэйри прощения просил? — на всякий случай поинтересовался Кэссин у пленника.
— У него, — со вздохом ответил Кенет.
— Так ведь это он взял тебя в плен, а не ты его, — напомнил ему Кэссин. — За что же тут прощения просить?
— А это он моим попущением такой мразью сделался, — хмуро произнес Кенет. — По природе своей он тварюшка не так чтобы особо опасная — крыса помоечная, не больше. Укусить может, но не загрызет. А я за ним недоглядел, и выросла крыса размером с овцу, да еще и зубами ядовитыми обзавелась. Возьмись я за него сразу, и остался бы он мелким пакостником, а до настоящего мерзавца не дорос бы. Паскудного ты себе хозяина выбрал, Кэссин, ничего не скажешь.
Кэссин на мгновение закрыл глаза. Им владело сейчас только одно желание — раздавить пленника между пальцами, как ком глины. Еще один взгляд на рожу пленного полудурка — и Кэссин не удержался бы. Он заставил себя закрыть глаза, чтоб не видеть этого наглого недоумка, заставил себя если и не забыть о чудовищном оскорблении, то хотя бы не думать о нем. Этот скудоумный зачем-то понадобился его кэйри живым, а значит, убивать его нельзя... нельзя... нельзя его убивать. Во всяком случае, сейчас. Ничего, как- нибудь потом мы с тобой поквитаемся.
Уняв гнев неимоверным усилием воли, Кэссин открыл глаза, готовый встретить наглую усмешку пленника. Но пленник не усмехался. Он смотрел на Кэссина с таким сочувствием, с такой жалостью во взгляде, что ярость вновь захлестнула ученика мага. Он развернулся, бешено хлопнул дверью и вышел.
Лицо у него было такое, что видавший виды стражник испуганно шарахнулся: когда кто-нибудь из старших учеников впадает в подобное неистовство, ничего хорошего ждать не приходится.
Его движение несколько отрезвило Кэссина. Как бы он ни гневался на пленника, но ведь кэйри поручил этого наглеца его заботам и спросит с Кэссина по всей строгости. Тут уж никаким гневом не отговоришься.
— Принеси этому поганцу пожрать, — с трудом переводя дыхание, велел Кэссин перепуганному стражнику. — Да смотри, чтоб накормлен был вкусно и досыта. Не то шею сверну.
