— Понял теперь? — Хэсситай кинул посох в угол и снова лег. — Этот парень вообще не кулачный боец. Он фехтовальщик. Отменный фехтовальщик. Мастер. Не всякий догадается, как сообразовать фехтование с кулачным боем. Странно, что он — и вдруг в такой нужде. Странный тебе попался противник. Похоже, неприятностей от него не оберешься. Не самое лучшее знакомство — и поддерживать его я тебе не советую.
— Да я и не собирался, — возразил Байхин, подбирая шарики.
— Вот и ладно. Ну, чего ждешь? Вперед.
— Послушай, — опустил голову Байхин. — Я что понять хочу... вот я хожу, шарики кидаю... почему у тебя все то же самое смешно получается, а у меня нет?
— Ишь чего захотел, — ухмыльнулся Хэсситай. — Еще и смешно ему чтобы было... ты сначала научись делать правильно, без ошибок, а тогда уже и о смешном помышляй. Торопыга какой выискался. Киэн, знаешь ли, — это в первую очередь искусство терпения.
— Знаю, — ехидно ответил Байхин. — Воины о себе и своем ремесле то же самое говорят. Я так и думал, что киэн по части похвальбы от воинов ни на пядь не отстанут.
— Еще и позади оставят, — согласился Хэсситай. — А только так оно и есть. И хватит лясы точить. Вперед.
Киэн — искусство терпеть. Долго еще Байхин ходил взад-вперед по канату. Смеркалось все сильней, пока Байхин уже не то что шариков — собственных рук различить не мог... а Хэсситай все не дозволял зажечь свечу. А потом неожиданно дозволил — и комнату пересекли наискось глубокие резкие тени, куда более отчетливые, чем очертания предметов, изменчивые, стремительно порывистые. Пламя свечи дергалось, отклонялось в такт шагам, и тени плясали по стенам, тянулись к потолку и вновь соскальзывали на пол. То и дело темнота слизывала шарик прямо в воздухе; канат то исчезал, то распухал неимоверно, словно бы и не канат вовсе, а отдыхающий удав.
— Хватит, — внезапно сказал Хэсситай. — На сегодня довольно.
Байхин поймал шарики, сошел с каната и рухнул на свою постель, не выпуская шариков из рук. Хэсситай подошел к нему, отобрал шарики и положил на стол.
— Теперь мой черед поразмяться, — объявил Хэсситай, запуская руку в свою котомку.
Сначала Хэсситай кидал шарики, потом кольца... а потом Байхин заснул, да так крепко, что Хэсситай его поутру насилу добудился.
Байхин бодро выскочил из постели — и тут же сдавленно вскрикнул и со стоном повалился как подкошенный. Казалось, в обе ноги от пяток до бедер вбито по раскаленному железному штырю.
— А ведь я тебя предупреждал, — вздохнул Хэсситай. — Полезай обратно.
Байхин кое-как дополз до постели, уцепился за ее край руками, вбросил в нее свое тело и зашипел сквозь стиснутые зубы. Хэсситай обмакнул два полотенца в миску с какой-то темно-янтарной жидкостью, выжал и протянул их Байхину.
— Намотай на ноги, — велел он. — Полегчает. Я еще перед сном травы заварил. Сейчас, думаю, уже настоялись.
Первое прикосновение прохладного влажного полотенца заставило Байхина мучительно содрогнуться и прикусить губу почти до крови: пожалуй, соль на рану сыпать, и то приятней. Но спустя мгновение боль унялась, да так неожиданно, что у Байхина голова закружилась.
— Теперь ты понял, почему я не хотел, чтобы ты канатом занимался? — спросил Хэсситай, придирчиво наблюдая, как его подмастерье делает себе повязки.
— Пока нет, — болезненно морщась, ответил Байхин и взялся за второе полотенце.
— Пока нет, — передразнил его Хэсситай. — Умник. Я, видишь ли, вовсе не собирался оставаться в этом городишке надолго.
— А зачем оставаться? — удивился Байхин. — Вот через часок-другой я оклемаюсь, и пойдем.
— Осел ты длинноухий! — взвыл Хэсситай. — Кстати... а ведь это мысль. Купим тебе ослика...
Долговязый Байхин очень живо представил себе, на что он будет похож верхом на ослике, не говоря уже о том, в какую сумму обойдется это неприхотливое животное.
— Ни за что! — решительно возгласил он.
— Но почему? — с ехидцей поинтересовался Хэсситай.
— Боюсь, как бы нас с ним впотьмах не перепутали, — отрезал Байхин. — Особенно с моими нынешними ушами.
Хэсситай сдержанно фыркнул.
— Ничего, — изрек он, — зато вперед наука. Отлежишься денек, и поплетемся помаленьку.
— Как так — отлежишься? — Байхин возмущенно приподнялся на локтях. — А сегодняшний урок?
— Тебе мало? — изумился Хэсситай. — Ты продолжать хочешь?
Байхин кивнул.
— Тогда нам не осла, — обреченно вздохнул Хэсситай, — тогда нам в этом городе дом покупать надо. Раньше, чем через полгода, мы отсюда не двинемся. Знаешь, что в моих родных краях про таких, как ты, говорится? Что одеялу ни к чему рукава, а дураку — голова.
Вечерняя прогулка по расстеленному канату все же состоялась — хотя Хэсситай и возражал со всей решительностью. Сначала Байхин Хэсситая упрашивал, потом уламывал, потом постыдно канючил — а потом с подозрительной кротостью затих. Знай его Хэсситай хоть самую малость получше, непременно бы насторожился. Но он принял смирение Байхина за чистую монету и покинул комнату, довольный тем, что сломил-таки невыносимое упрямство настырного ученика. И вовремя управился: обеденное время почти уже миновало — самая пора наступила перекусить и Байхину чего-нибудь съестного принести.
— Подождите немного, господин киэн, — попросил слуга, обмахивая столик рваным полотенцем.
Хэсситай только было присел за столик, как вдруг над самой его головой раздался грохот. От неожиданности Хэсситай так подскочил на месте, что едва не проломил коленями ветхую столешницу.
— Боги милосердные, да что там творится? — возопил слуга, задрав голову. — Убивают кого, что ли?
Хэсситай едва не ответил, что пока нет, но дайте ему только подняться наверх, и вот тут-то произойдет зверское убийство: грохот доносился из его собственной комнаты, и он мигом возымел представление, что там творится.
Грохот повторился. Хэсситай взглянул на перекошенную физиономию слуги, левой рукой изловил его за шиворот, а правой закрыл его распяленный для вопля рот.
— Не надо орать, — сквозь зубы процедил Хэсситай. — И за помощью бежать тоже не надо. Ничего особенного не случилось. Подожди немного, сам увидишь.
Он встряхнул слугу для пущей убедительности, отпустил и сел за стол. Ждать пришлось недолго. Не успел с лица слуги сойти отпечаток крепкой ладони Хэсситая, как над перилами внутренней галереи показались ноги.
По лесенке, ведущей из жилых комнат в трапезную залу, шествовал обедать сияющий Байхин — на руках.
Хэсситай мигом взмыл вверх по лестнице, ухватил Байхина поперек туловища, взвалил себе на плечо, отнес вниз и усадил за столик.
— Слушай, ты, полоумный, — свирепо выдохнул Хэсситай, — если ты свернешь себе шею... — Он замолчал, задохнувшись от возмущения.
— То — что? — невинным тоном поинтересовался Байхин.
— То я тебе шею сверну, так и знай!
Байхин так безмятежно улыбнулся в ответ, что Хэсситай сдался. С подобным упрямством он сталкивался впервые в жизни. Он понял, что удержать Байхина от вечерней прогулки по канату можно только одним способом — связав его этим самым канатом. Хэсситай представил себе обмотанного канатом Байхина и ухмыльнулся: мысленное видение оказалось донельзя сладостным. Какая жалость, что парня невозможно и впрямь утихомирить подобным способом. А ведь невозможно. Непозволительно унизиться до
