встать без дозволения мастера, ни испросить дозволения. Он смутно догадывался, что подобная просьба у Хэсситая восторга не вызовет.
— Ты нарочно из себя спесивца корчил, или это тоже само собой получилось? — нарушил молчание Хэсситай.
— Нарочно, — охотно ответил Байхин. — Это я еще на прошлом ночлеге придумал. Правда, что дальше делать, толком не решил. Собирался на себя поднос с едой вывернуть или еще что в том же роде. Это мне просто... — он замялся, судорожно глотнул воздух и, чуть покосившись на Хэсситая, торопливо поправился, — в общем, повезло мне с лестницей. Я ее как увидел, решил другого случая дураком себя выставить не дожидаться. Так она славно к моей придумке подходила. Это же смешно: гордый господин воин — и вдруг чебурахнулся вверх тормашками...
— Смешно, — задумчиво согласился Хэсситай. — По правде говоря, у тебя другого способа людей рассмешить и не было. Сам по себе ты ведь не смешной. Вот хозяин здешний, этот — да, смешной. Забавный. А ты? Высокий, ладный, плечистый, да и с лица недурен — что тут смешного? Тебе обычные клоунские штучки не годятся — свои придется придумывать. И одну ты уже придумал. Высокомерный напыщенный придурок... да, пожалуй, эту маску тебе и стоит разрабатывать... эдакий самовлюбленный мускулистый балбес... Страшно было? — спросил он, мгновенно меняя тему.
— Очень, — сознался Байхин. — На верхней ступеньке когда стоял, так на меня накатило... чуть было и в самом деле не грохнулся... а потом вроде и ничего.
— Везучий ты, — усмехнулся Хэсситай. — Ладно. Вот мы завтра твое везение и проверим.
— Ты о чем? — удивился Байхин.
— Будешь завтра со мной работать, — пояснил Хэсситай.
— Но я же почти ничего не умею, — ужаснулся Байхин.
— Вот это самое «почти» и делать будешь, — безжалостно ответил Хэсситай.
— Да ведь я тебе все представление испорчу...
— Испортишь, — безмятежно согласился Хэсситай. — Рано или поздно тебе все равно пришлось бы это сделать — так отчего не сейчас? Раз уж ты так нравишься зрителям...
Байхин зарделся и опустил голову.
— На самостоятельную работу ты пока не тянешь, но и оставлять тебя без дела нельзя, — продолжал Хэсситай. — Не то сбесишься. Самая пора тебя на публику выпускать, пока ты еще чего-нибудь не вытворил.
Он встал и потянулся.
— Так что сегодня урока не будет, — заключил он. — Завтра перед работой потренируешься. А сегодня тебе надо выспаться... да и мне тоже. Я с тебя, паршивца, двое суток глаз не спускал.
Байхин безропотно выпил отвар сон-травы и золотистого лисичника, велел себе не думать о том неизбежном, что поджидает его завтра на городской площади, укутался поплотнее одеялом — и все же не смог уснуть.
— Что ты все вертишься? — сонно спросил Хэсситай из противоположного угла комнаты. — Спи, кому велено...
Байхин приподнялся на локте.
— Я вот все думаю, — отозвался он, — что же это может быть такое, что хуже бездарности?
— Талант, — отрезал Хэсситай, завернулся в одеяло и мгновенно заснул.
Наутро Байхин, казалось, нимало не был встревожен предстоящим выступлением. Но Хэсситай его уравновешенностью не обманывался. Он-то прекрасно знал, что сейчас испытывает его ученик. Спокойствие Байхина было подобно протаявшей изнутри сосульке — холодное, ослепительное и обманчиво прочное, а на деле готовое разлететься вдребезги. Оно могло ввести в заблуждение разве что самого Байхина. Привычка подавлять страх, столь естественная для воина, сыграла с парнем дурную шутку: он боялся, сам того не замечая. Накануне решительной схватки воля напрочь отсекает разум от всего остального тела, не давая ему осознать, как мучительно тянет под ложечкой, а то и подташнивает, как немеют плечи и потеют ладони. Неплохая привычка для воина — но для киэн, тем более для начинающего, очень скверная. Ведь воину во время битвы бояться некогда: надо защищаться и нападать. А вот у киэн времени, чтобы испугаться, предостаточно. Неосознанный страх может помочь воину перемахнуть через широченную пропасть — и тот же самый страх заставит киэн грохнуться и сломать себе шею на ровном месте. Первое выступление не похоже на бой, хотя бы и первый. Ни одному новичку, даже самому трусливому, двое противников не покажутся войском — а начинающему комедианту десяток зевак почудятся тысячной толпой. Воину достаточно на время забыть о своем страхе — а комедиант обязан осознать его заранее и преодолеть.
— Ешь, — потребовал Хэсситай, приметив, что еды в миске Байхина не убавляется.
— Да не хочется что-то, — смущенно улыбнулся Байхин. Ну так и есть, мутит парня вовсю.
— Натощак работать собрался? — прищурился Хэсситай. — Ну-ну. Интересно, сколько ты продержишься, пока голова не закружится от слабости. И нечего рожи строить! Лопай, кому говорят! Еще недоставало, чтоб ты прямо на канате от голода сомлел.
Упоминание о канате подействовало. Байхин томно посмотрел на свой завтрак, вздохнул и откусил маленький кусочек лепешки.
— А не отяжелею? — спросил он, нехотя ковыряясь в миске.
— Не с чего, — успокоил ученика Хэсситай. — Я ведь тебе самую малость и даю. Ты на мою миску посмотри.
Действительно, покуда Байхин пялился на еду, Хэсситай успел одолеть вдвое большую порцию — тоже, впрочем, не способную толком насытить.
— Тут едва хватает червячка заморить — но уж это ты обязан съесть дочиста. И поторапливайся.
— Миску вылизать? — хмуро съязвил Байхин.
— Да нет, — спокойно отпарировал Хэсситай. — Не успеешь.
Байхин осекся и принялся за еду.
Хэсситай тем временем раскрыл свою котомку и извлек из нее несколько маленьких коробочек, склянку с маслянистой жидкостью и пару кистей.
— Поди сюда, — окликнул он Байхина, едва тот встал из-за стола.
— Что это? — недоуменно спросил Байхин: никогда еще он не видел Хэсситая за подобными приготовлениями.
— Это для тебя, — ответил киэн. — Ну-ка поверни лицо к свету... вот так.
Он всунул в руку Байхину маленькое, тщательно отполированное зеркало.
— Смотри и запоминай, как это делается, — велел он.
Не давая озадаченному Байхину опомниться, Хэсситай быстро протер его лицо жидкостью из склянки, потом набрал кончиками пальцев краску из коробочки и принялся растирать ее легкими энергичными движениями.
— Я что, уличная девка, чтобы краситься? — проворчал Байхин, когда Хэсситай нанес ему на скулы румяна.
— Что ты сказал? — опасным тихим голосом поинтересовался Хэсситай. — А ну-ка повтори.
— Но, мастер, — губы Байхина дрогнули, голос сорвался, — ты ведь сам лицо не красишь. Зачем же...
— А затем, что ты столько лет на свете не живешь, сколько я на площадях провел! — рявкнул Хэсситай. — Вот когда отработаешь с мое, опыта поднаберешься, тогда и выступай хоть с голым лицом, хоть с голым задом! А сейчас я тебя с голым лицом не выпущу, так и знай! У тебя такая рожа, что ее не на площади в пору выставлять, а на вывеске похоронных дел мастера! С подписью: «Нашими усилиями ваши покойники выглядят совсем как живые». Умничать вздумал! Будешь краситься?
— Да, — виновато прошептал Байхин. — Прости.
Хэсситай сердито хмыкнул и обмакнул кисть в краску.
— Притом же я буду стоять всего-навсего на помосте, — произнес он уже почти спокойно, — а ты на канате. Тебя снизу видно плоховато. Не заставляй зрителей напрягать зрение, чтобы рассмотреть твое лицо, — иначе на него они и будут пялиться. А смотреть должны на твои руки. — С этими словами Хэсситай
