вели по овальному вестибюлю, спроектированному Луи Лево как вход в особняк де Реснэ. Подталкиваемая баронессой, Флинг где надо и когда надо охала и ахала, изображая восторг при виде полотен из впечатляющей коллекции французских мастеров кисти: Моне, Ван Гога и, конечно, многочисленных полотен самого де Реснэ, висящих тут и там в различных уголках элегантного ОТЕЛЬ ПАРТИКЮЙЕ[12], в прошлом — дома самого де Реснэ. Графиня Элен де Реснэ непринужденно вела беседу, пока гости шли вверх по узким и темным пролетам лестницы к широкому и светлому маршу, с которого через окна открывалась панорама Парижа с уходящей вдаль Сеной. Здесь же, в одной из арок, висел постимпрессионистский шедевр де Реснэ — 'СЕНА В СУМЕРКАХ'. Немногочисленные зрители ахнули от столь поразительного соседства: реальная река и тут же рядом — ее романтическое воплощение.
Кудахтая, как настоящие французские куры, все спустились обратно по лестнице, и на повороте Флинг с испугом почувствовала на себе чей-то холодный, пристальный взгляд. Баронесса фон Штурм тут же подтолкнула Флинг вперед, подальше от надменной красавицы: Фредерик на дух не переносил Сириэлл де Реснэ.
— Сука, она чистой воды сука, — прошептал он, когда они отошли на достаточное расстояние. Ноздри у него раздулись. — Опасная тварь и к тому же единственная женщина, с которой когда-то спал Вольфи. Она даже пыталась женить его на себе. Буду удивлен, если на вскрытии обнаружится, что у нее была душа.
Фредерика передернуло, словно он обнаружил ползущего по плечу паука.
— Эта потаскуха на полном серьезе полагала, что достойна моего Вольфи. Но все знают, что на 'БАТО-МУШ' не осталось ни одного матроса, который не переспал бы с этой шлюхой.
— Но, Фредди, она ведь вторая крестная твоего малыша, разве не так? — Флинг выгнула длинную шею, чтобы получше разглядеть стройное создание с холодным кошачьим взглядом, носившее себя так, будто оно одно во всем мире.
— Нет, Флинг, МОЯ крестная для ребенка — ты. Ее же, к сожалению, в качестве крестной для Вильгельма Фредерика выбрал Вольфи.
Их разговор был прерван: хозяева пригласили гостей пройти в гостиную. Комната, если можно так назвать зал во дворце, была обита зеленым муаровым шелком, а первое, что бросилось в глаза, — это хрустальная с серебром люстра времен Людовика XIV. Графиня посадила двух почетных гостей к разным столам: круглым, накрытым роскошными зелено-атласными скатертями, ниспадающими на шелковисто- серебряные польские ковры. Завтрак был уже накрыт.
Флинг почувствовала себя не в своей тарелке, осознав, что стала предметом неприкрытого внимания со стороны Сириэлл де Реснэ, не сводившей взгляда с отражения Флинг в золоченом зеркале. Юная французская аристократка создавала вокруг себя атмосферу нервозности. Она представляла собой одну из тех породистых европейских женщин, о которых Маршалл Валески говорил: 'Некрасивая, но интересная'; то, что у французов называется 'ЖОЛИ-ЛЭД'[13]. Женщина с безукоризненной осанкой и запоминающимся профилем. Благодаря идеальной коже, она казалась еще более бледной, каштановые волосы убраны со лба и стянуты сзади в узел на манер французской булки, отчего темные, дегтярно-черные глаза, в которых, как в горячей лаве, утратилась граница между зрачком и радужной оболочкой, еще резче выделялись на ее лице. Ярко-красные губы были единственным цветным пятном на лице, не тронутом ни пудрой, ни краской. Вызывающий наклон головы придавал всему ее виду необычность, которая в полной мере соответствовала ее вычурному имени: Сириэлл де Реснэ.
Из разговора за столом Флинг поняла, что Сириэлл, впервые за много лет навестившая тетушку Элен в ее доме, тоже графиня, а кроме того — единоличная опекунша движимости и недвижимости де Реснэ, изворотливая не хуже любого мошенника-француза. Флинг, обычно видевшая во всех только хорошее, вдруг почувствовала невольный страх перед этой элегантной чистокровной аристократкой, как начинающая модель в Нью-Йорке может бояться соперницы, готовой подставить ей подножку при выходе на подиум.
12
Маленькие и подвижные — как на шарнирах — бедра Арни Зельтцера бились о рубеновское тело Гейл с упорством волн, штурмующих скалу, с целенаправленностью дятла, долбящего красное дерево.
— О, Боже! Быстрее! Быстрее! — кричала Гейл, то колотя руками по кровати, то впиваясь ногтями в маленькие, напряженные ягодицы Арни. Гейл никак не могла привыкнуть, что этот спокойный, сдержанный бухгалтер, сухарь, пожиратель цифр, способен заниматься любовью с такой яростью, что по праву мог соперничать с ее любимым вибратором, и это еще больше распаляло ее.
Знакомство, начавшееся с битвы против урезания бюджета и сокращения штатов, переросло в скрытую от посторонних глаз страсть, регулярно, строго по четвергам и вторникам, в два тридцать, извергаемую в комнате над концертным залом Карнеги-холл, которую они снимали на пару.
— О, сильней, Арни, ниже, Арни, чуть левее, — Гейл манипулировала им, как полицейский на перекрестке своим жезлом. — О-о, а-а!
— Понял, Гейл! Я сделал! — Арни безукоризненно исполнял каждую истошную инструкцию.
— Я почти на пределе, слышишь, ты, маленькая любовная машина, только не останавливайся! — прокричала Гейл, обвивая коленями его шею. Арни уперся для равновесия в безразмерную грудь Гейл, его ноги и зад летали вверх-вниз, идеально воспроизводя движения молотка о наковальню. У Арни был слегка испуганный вид. Он не знал точно, сумеет ли выдержать необходимое время. Белые пышные формы Гейл и ее вулканические крики возбуждали его больше, чем любые цифры на дисплее его любимого компьютера.
Ее ноги метнулись под углом в сорок пять градусов, кровать затряслась так, что Арни испугался: не рухнет ли фундамент концертного зала под ними? Гейл кончала.
— Арни, ты просто сказка! — взвыла наконец Гейл. — Кончай, кончай!
Стиснув зубы, Арни отбросил прочь все предосторожности, его кровяное давление скакнуло за все мыслимые и немыслимые пределы. Он обожал кончать вместе с ней. Ненависть, переплавлявшаяся в страсть, — разве может быть на свете лучшее возбуждающее средство?
— Арни, ты великолепен! Кингмен Беддл ни за что не сделал бы то, что ты только что продемонстрировал.
— Не-е, я всего лишь парень номер два. — Лицо у него было пустым, как выключенный дисплей компьютера 'Ванг'.
— Не прибедняйся, Арни. Ты парень первый сорт!
Арни просиял. Неоднократно имея возможность наблюдать Кингмена в душе, он не мог не признать ее правоту, ибо природа одарила Арни Зельтцера примерно в два раза больше, чем титана с Уолл-стрит. Но тут же, закусив губу, он уставился на собственный пупок.
— Что случилось, мой супермужчина? — спросила Гейл.
— Да все эта идиотская авиакомпания, в которую мы влипли по милости Кингмена. Это что-то запредельное, — сказал Арни.
— Что такое, Арни? Неужели 'Кармен' под угрозой?
— Эта авиакомпания может довести до ручки всю беддловскую империю, не исключая и 'Кармен', — вздохнул Арни. Гейл была сейчас чертовски привлекательна. — 'Кармен' — лишь часть кингменовской державы, на редкость прибыльная часть, но не более чем камушек в мозаике. Кингмену пришлось занять деньги под залог всей своей движимости и недвижимости, чтобы наскрести на покупку 'Трансаэр', на которой и без того висит восемьсот миллионов долларов. За эти годы авиакомпания умудрилась профукать все свое достояние. Кингмен ее купил, наклеил ей на борт свое имя, и вот люди уже хотят летать на 'КИНГАЭР', дела сдвинулись в лучшую сторону. Все это — исключительно волшебство Кингмена Беддла, но на 'КИНГАЭР' все еще висит долг почти в миллиард — те издержки, на которые мы пошли, покупая компанию.
— Говоря иначе, процветающая кингменовская компания, как старый пьяница, в любой момент может
