шляпе. — Он взял из вазы с фруктами два банана. На! — Он кинул ей один банан. — Садись ж гляди в оба.
— Ты берешь банан вот так. — Фредди обхватил банан за один конец. — Другой рукой берешь здесь и совершаешь непрерывные движения вверх-вниз. — Фредди снял кожуру с банана. — Для начала вставляешь банан в рот, проводишь губами для смазки, затем постепенно начинаешь втягивать и отпускать, потом мягким рывком медленно перемещаешь его дальше и дальше, пока он не коснется твоих миндалин и, наконец, даешь ему проскользнуть в горло.
Фредерик так увлекся, что не заметил, как Флинг, облизав банан, не выдержала и съела его.
— Черт возьми, Флинг, ты слопала банан! Ты ведь просто-напросто кастрировала Кингмена! Я отказываюсь давать советы при таком отношении к делу.
— Извини, Фредди, это вышло как-то само собой. — Она небрежно швырнула банановую кожуру на бесценный антикварный комод. — Давай еще раз станцуем фламенко. О-ЛЕ!
Буффало, как ищейка, шел по следу. В лесной канадской глуши он должен был встретиться с парнем, у которого не было телефона и о котором не слышали иногда по нескольку лет, пока разъезжий лудильщик не заглядывал к нему, чтобы продать по случаю кастрюлю или котелок. И тем не менее Буффало несло туда.
Хижина оказалась убогим с виду, но весьма приспособленным для здешней жизни бревенчатым четырехугольным сараем, расположенным глубоко в лесу, милях в двенадцати от беддловского лесозавода. Буффало отмахал весь путь, держа цейссовский компас в руках, дабы невзначай не заблудиться. Он рассчитывал дойти до цели засветло, избежав ночной встречи с медведем или волками. Грабителей и крутых парней он не боялся, но хищники, да еще ночью, в лесу были слишком серьезным оппонентом для нью-йоркского фараона, вооруженного пистолетом 'беретта' и значком полицейского. За спиной, в рюкзаке, лежали сигареты 'ЛАККИ СТРАЙК', пиво и подростковые журнальчики.
— Время, парень, помни, что у тебя мало времени, — всю дорогу повторял Буффало, сам себе собеседник.
Штабеля бревен, забрызганные грязью, дымок, струящийся из жестяной трубы, значит, тот, кого он искал, дома. Остаток спуска с холма Буффало прошагал, крича 'Привет!' и размахивая руками. Отшельники, как правило, не любят подозрительных чужаков и незваных гостей.
Буффало на всякий случай постоял в отдалении от хижины. Дым, струясь, проносился над его головой и уплывал в сторону заснеженных гор. Наконец дверь дома открылась, и на пороге показался глыбистый старик с обветренным, как скала, лицом. Он кивнул головой, приветствуя гостя.
Сержант Буффало Марчетти теперь уже уверенно зашагал к хибаре. Остановившись в двух шагах от старика, он положил пачку сигарет на пень и поднял воротник, защищаясь от вечерней свежести.
— Вы помните, как был убит Рой Беддл-младший? — спросил он старого лесоруба.
Теперь он не сомневался, что не зря проделал свой путь.
Колеса шасси зловеще заскрежетали по посадочной полосе, и Кингмен, подброшенный вверх, очнулся от глубокого тяжелого сна. Опять этот чертов кошмар! Он взглянул на рубашку в 'Шарвэ' — насквозь мокрая. В этом знакомом до боли страшном сне он был все еще восьмилетним мальчишкой-зазывалой, торгующим вразнос и кричащим на пределе голосовых связок: 'Холодное пиво! Хот-доги! Стрельба в тире! Не упустите возможность получить приз!'
И всегда одно и то же: баскетбольные кепи козырьком вверх, не в меру короткие штаны-чинос, открывающие на всеобщее обозрение разного цвета дырявые носки, запачканная кетчупом отцовская тенниска, перевязанная рваными вожжами из снаряженья пони. И этот наряд — единственный в гардеробе мальчугана, звать которого — Карни Эббл.
'Покупайте билеты, покупайте билеты! Несколько выстрелов в тире — и вы владелец игрушечного самолета!' — эти слова Кингмен не просто помнил, они сидели у него в печенках.
Лица в этом сне были как в кривых зеркалах в Комнате Смеха. А все стрелки в тире оказались японцами и вместо винтовок у них были видеокамеры. Когда маленький мальчишка, Карни Эббл, хотел повернуться и увидеть, как привычно валятся одна за другой утки, он смог сделать это, лишь превозмогая себя, с величайшим трудом, преодолевая каждый дюйм за час, а то и больше. Когда же он вновь посмотрел на японцев, теперь уже вооруженных винтовками, то увидел, что стреляют они вовсе не в уток. Они целились прямо в глаза сына Аврама Исаака. А другие, рукоятки которых сверкали драгоценными камнями, обрубали тому руки.
Рванув ворот рубашки, Кингмен, не расстегивая пуговицы, содрал ее с себя и швырнул в угол салона 'Боинга-747' из летного парка 'КИНГ-АЭР', который он приказал снарядить для своей частной поездки. 'Совсем как Онассис, когда он владел 'Олимпик Аэруэйз', — объяснял Кингмен вчера вечером в своем кабинете Арни Зельтцеру, пришедшему от этой идеи Кингмена в ужас.
Впечатления от ужина с Гордоном Солидом все еще давили на него. Зловещие предостережения Гордона ужаснули Беддла, но он не собирался отказываться от авиакомпании ради подростковых кошмаров или трагических совпадений. Даже для экономии. По сути, рассудил он, времена паршивой экономической конъюнктуры для таких, как он, являются поистине золотыми. В более благоприятные времена не приобретают по дешевке авиакомпании. Так что он правильно сделал, взяв кредит у Мишима. Теперь ему предстояло всего лишь найти способ вовремя выплатить проценты. А злоключения с сыном Аврама — что ж, бывают в жизни совпадения.
Никто и ничто не в состоянии лишить его собственной стаи серебряных птиц с надписью 'КИНГАЭР' на сверкающих крыльях! Ему наплевать на эти дурацкие сны. Он создаст гигантскую всемирную империю, связанную воедино флотом из стройных самолетов, взлетающих и садящихся во всех деловых и коммерческих столицах земного шара. Он сейчас — 'ГРАЖДАНИН КЕЙН', а 'КИНГАЭР' — это его 'Роузбад'. И он добьется своего, даже если для этого придется протанцевать еще несколько туров с дьяволом. Ему не впервой танцевать эту смертельно опасную джигу. А все эти кошмары, уверял он себя, всего лишь следствие несварения желудка. Кингмен прошел в туалет и сунул два пальца в рот. 'Вот и все решение проблем', — сказал он сам себе, вымыв руки.
Он надел свежую рубашку и пригладил волосы. Сойдя с трапа, он запрыгнул на заднее сиденье зеленого 'мерседеса', который должен был доставить его прямиком в замок Штурмхоф.
Часовня была построена в какой-нибудь сотне ярдов от главного здания замка. Сейчас ее затоплял свет, струящийся через два яруса широких арочных диоклетиановых окон, расположенных по всей длине помпезно-пышной часовни в стиле барокко. По контрасту с белыми оштукатуренными пилястрами и портиками особенно ярко сияли красками потолочные фрески, изображающие видение Рождества Господня Св. Бернару, сцены семейной жизни Богородицы, — они занимали в общей сложности три 'фонаря' — эркера нефа. Все эти предельно насыщенные красками и оттенками сцены на тему Рождества Христова были написаны в 1720 году Космосом Дамианом Асамом для единственного подлинно религиозного члена этой дьявольской семейки — Зигфрида фон Штурма. Как бы желая отгородиться от мирской суеты, художник создал свой собственный религиозный мир, разместившийся высоко над головами молящихся, вступавших, когда им вдруг взбредет в голову замолить грехи, под эти своды. Клубящиеся облака и горные ангелы вводили грешников в насыщенный светотенью мир, персонажами которого были младенец Христос, Дева Мария, ненавязчивый муж-плотник и блаженно-ошеломленная скотина, столпившаяся в хлеву.
Живописные фрески были обрамлены массивными золотыми рамками, на которых резвились круглолицые позолоченные ангелочки, пускавшие в свете утреннего солнца зайчиков по всей часовне. Такие же беломраморные ангелочки высовывали любопытные носы из позолоченных гротов или свисали с капителей высоких мраморных колонн, поддерживающих единственный широкий арочный проход к апсиде,
