честно предупреждал Родни, что могу работать до упаду, не спать ночами, но только в пределах родного Лондона. И он согласился с тем, что мне не придется выезжать из города. Но вот все же я оказался в Перу. Сам виноват. Это опять случилось из-за лошадей.
Лошадей я тоже ненавижу. Да, именно так! Я просто обязан их ненавидеть! Из-за лошадей я рос в неполной семье. Мой отец бросил нас. Ушел искать себя и не вернулся. Он нашел для себя лошадей, и мы с матерью стали ему не нужны. Лошадей он любил больше, чем нас. Умирая, о них он позаботился в первую очередь. Завод, приносящий солидный доход, он завещал не матери, и даже не мне, а своему другу. Он посчитал, что так будет лучше для его лошадей. А нам он кинул деньги. Как кость — собаке. Мы его лошадей были не достойны. Лучше бы он посчитал достойной мать. Может, тогда она не стала бы игроманкой, не помешалась бы на скачках. 'Отец всегда выигрывал, и я смогу', — так она говорила. Но она никогда не выигрывала. А выигрывал ли на самом деле отец, я не знаю. Из-за лошадей, из-за скачек, из-за пристрастия к ним моей матери, я был нищим посмешищем в школе и, чтобы закончить колледж мне пришлось вкалывать чуть ли не с четырнадцати лет. Так что у меня есть все основания ненавидеть этих животных. Есть. Все. Но, наверное, от генетики не уйдешь. Иногда я срываюсь и мчусь куда-нибудь, где я смогу сесть верхом на лошадь (если, конечно, найдется такая, что меня выдержит). Я старюсь забираться на какие-то захолустные фермы. От ипподромов я держусь подальше. Если вопреки рационализму меня все равно тянет к лошадям, то и азарт я вполне мог унаследовать от своих помешанных предков.
Я стараюсь не потакать этим своим срывам. Я бегу от них, зарываюсь в работу, наваливаю на себя тысячи ненужных дел, лишь бы только не позволить себе опять забыть о том, что лошади — главный путь к провалу в моей и так не слишком устроенной жизни. Мне тридцать три года, и у меня нет ничего, кроме любимой работы, приносящей стабильный доход. Я мог бы открыть свою клинику, но тогда мне пришлось бы заниматься великосветскими истеричками, чтобы заработать на безбедное существование, а мои психи мне ближе и роднее. Я хороший врач. А может, просто удачливый. Психиатрия — не та область медицины, где ждут волшебных исцелений, но у меня иногда получается даже это. Некоторые считают, что у меня дар. Не знаю, возможно. Иногда я просто вижу, что с человеком не так, когда это началось и почему случилось. И тогда мне удается незаметно что-то подкорректировать, как будто даже не в организме, а в самой судьбе пациента. Такое случается не часто. На самом деле, принимая нового больного, я просто вижу, удастся ли ему помочь, или нет. Иногда я отказываю в лечении. Может, именно поэтому у меня все выходит так гладко. Тем, за кого берусь, мне, как правило, удается помочь. Даже влияние органических поражений мозга на поведение можно свести к минимуму. Только не спрашивайте, как. Все равно не знаю. Порой то, что я делаю, противоречит всем знаниям медицины, но это мой секрет, и до сих пор мне всегда удавалось находить логическое объяснение неожиданным результатам своего лечения.
Но моя работа — единственное, что приносит мне радость в жизни. Когда я был молод и еще не так страшен, как сейчас, мне приходилось слишком много учиться, и на личную жизнь просто не оставалось времени. А теперь я едва ли могу привлечь женщину. Мне даже шлюхи порой отказывают. Мне не мешает мой вес. Совершенно не мешает. Коллеги-физиологи не находят у меня никаких отклонений, кроме ничем не обоснованного стремления организма накапливать жировую массу. Я абсолютно здоров. И так же абсолютно толст. Мать говорила, отец был таким же. Проклятая генетика. Моя полнота не мешает мне двигаться, но пугает окружающих. Поэтому я не люблю путешествий и перемен. Те, кто знает меня уже достаточно долго, привыкли и не обращают внимания на мое тело, но стоит оказаться в незнакомой обстановке, как я становлюсь предметом насмешек и нездорового любопытства.
И все же я по собственной воле согласился на эту поездку в Лиму. Потому что почувствовал, что меня опять тянет к лошадям. Вот тоже странность. Я сам психиатр, но никак не могу найти объяснения собственной страсти. Не могу сказать, что она берет свое начало где-то в раннем детстве. Как раз таки лет до десяти мне вообще ни разу не довелось бывать на ипподроме. Даже на отцовской ферме я провел не больше двух месяцев за те три года, что он ее содержал. Я рос в городе, вдвоем с матерью, которая очень старалась забыть все, что связано с моим отцом. Лошадей — в первую очередь. А потом отец пропал при загадочных обстоятельствах, и мать словно с цепи сорвалась. Немалую сумму, полученную в наследство, она просадила на скачках меньше, чем за год. Но опять же, она не таскала меня с собой. Просто уходила, а возвращалась всегда разочарованной и несчастной. Уж причины ее мании я теперь понимаю отлично. Но почему меня иногда до одури тянет поездить верхом, почувствовать под собой коня, остается для меня неразрешимой загадкой. И это с моим весом!
Трехдневная конференция в Перу подвернулась как нельзя кстати. Я чувствовал, что еще день-два и помчусь куда-нибудь в глушь кататься на лошади. И понадеялся, что вдали от родины, в новой для себя обстановке смогу забыться. Отчасти, так и оказалось. Не потому, что мне так уж понравилась Лима, или захватили новаторские идеи коллег, выступавших с докладами. Мне просто было слишком хреново, чтобы думать еще о чем-то, и мания отступила, затаилась в засаде. Жара и влажность плохо сочетаются с центнером жировых отложений. Мне казалось, я оплавляюсь, как свечка под палящими лучами перуанского солнца. А программа конференции, как назло, оказалась достаточно насыщенной, и отсиживаться в помещениях под кондиционерами не было никакой возможности. К этому, разумеется, прилагались обычные 'радости' моей внешности. В общем, к концу этого вояжа я только и мечтал о том, чтобы снова оказаться в Англии.
Перед заключительным банкетом у меня оставалось не больше часа, чтобы заехать в отель, принять душ и переодеться. И хотя я с радостью избежал бы чести присутствовать на этом помпезном мероприятии, пропустить его не мог, да и не хотел. За эти три дня мне так ни разу и не удалось приватно пообщаться с одним коллегой из Индии, а идеи, высказанные им в докладе, вызвали у меня интерес в силу того, что были отчасти сродни моим собственным озарениям, а отчасти могли бы их объяснить.
Портье окликнул меня на выходе.
— Мистер Уитлрок! — я поморщился и все же подошел к стойке. — Простите, что задерживаю, сэр, но вами интересовался один из постояльцев.
— В связи с чем? — я не очень удивился. В этом отеле, кроме меня, остановились еще несколько участников конференции.
— Мне кажется, он увидел вас входящим в лифт и узнал. Он спрашивал, в каком номере вы остановились. Я, разумеется, не стал ему сообщать.
Портье явно напрашивался на похвалу в денежном эквиваленте, и я не стал его разочаровывать.
— И кто этот господин? — поинтересовался я на всякий случай.
— Весьма приличный молодой человек…
— А почему столько сомнения в голосе? — усмехнулся я. — С ним какие-то проблемы?
— О, нет, сэр. Никаких проблем! Он остановился здесь с друзьями. Оплатил четыре люкса своей кредиткой…
— Но? — портье выглядел довольно комично. Создавалось впечатление, что он и обидеть постояльца не хочет, и в то же время не может найти для него достаточно обтекаемого определения.
— Он… он странный, сэр. У него платиновая 'Виза', а одет он, словно подбирал гардероб в Армии спасения. А еще он все время улыбается. И у него такой голос… — на этих словах на лице портье появилась мечтательная улыбка, окончательно повергшая меня в недоумение.
— В самом деле? — мне стало интересно. Похоже, меня узнал не кто-то из коллег. Пациент? Кто-то из родственников пациента? — А имя у этого молодого человека есть?
— Да, сэр. Его зовут Вел Дебритеанна.
Я пожал плечами, поблагодарил портье и направился к стоянке такси. Имя мне ни о чем не сказало. Довольно странное имя, должен сказать. Если бы улыбчивый, одетый в обноски парень с платиновой картой, был моим пациентом, я бы его помнил. Я постарался выкинуть любопытного соседа по отелю из головы.
Не тут-то было. Почему-то он напрочь задержался где-то на грани сознания и мешал сосредоточиться на общении с коллегами. Это раздражало. Да и не только это. Прежде, чем я успел добраться до индийского врача, он ушел. Как мне потом объяснили, его самолет вылетал еще до полуночи. У меня тоже был билет на ночной рейс, и я посчитал нерациональным терять оставшееся время на этой бессмысленной тусовке. Но ко мне обращались, мне приходилось отвечать, поэтому быстро уйти не получилось. И все же, направляясь в отель, я надеялся успеть повидаться со странным парнем, который весь вечер занимал мои мысли.
Упаковать нехитрый багаж много времени не заняло. У меня еще оставался почти час, и я позвонил
