была единственным вкладом моего научного руководителя в историческую науку. Еще мальчиком он проводил каникулы в Германии и проучился один год в университете в Вене. Но потом случился аншлюс, и ему пришлось вернуться на родину. Во время войны Бобби служил штабным офицером при Министерстве обороны. Затем, в 1945 году, он вернулся в Оксфорд в качестве молодого преподавателя, женился на леди Урсуле, опубликовал свою тонкую книжку и с той поры является преподавателем исторического факультета и членом совета колледжа. Он не скрывал, что жизнь его развивалась по «линии наименьшего сопротивления». У него был широкий и сложный круг друзей в Лондоне и большой старинный дом в графстве Корк, где он проводил лето.
– Ты узнал что-нибудь по поводу этого Ромера? – спросила я между прочим. Я позвонила ему тем утром, решив, что если кто и мог бы мне помочь в этом деле, так это Бобби Йорк.
– Ромер, Ромер… А он не из тех Ромеров, что из Дарлингтона?
– Не думаю. Мне известно только, что в войну он был кем-то вроде шпиона и что у него есть какой-то титул.
Тогда Бобби пообещал посмотреть, что возможно.
Сейчас он поднялся с кресла, одернул жилет на животе, направился к письменному столу и поискал там что-то в бумагах.
– Его нет ни в «Кто есть кто», ни в справочнике Дебретта.
– Знаю, я искала.
– Конечно, это ни о чем не говорит. Думаю, он все еще жив и брыкается.
– Я тоже так считаю.
Бобби достал из кармана очки-половинки и надел их.
– Ага, вот оно, – сказал он, глядя на меня поверх этих очков. – Я позвонил одному из моих самых блестящих аспирантов, который теперь работает клерком в палате общин. Он немного покопался и выкопал человека, который носит титул барона Мэнсфилда из Хэмптон-Клива, а фамилию – Ромер. Может, это тот, кого ты ищешь? – Он отчетливо прочел: «Мэнсфилд, барон, получил титул в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году (пожизненный пэр); Л. М. Ромер, председатель совета директоров „Ромер, Рэдклифф Лимитед“» – ага, издательство, это уже кое-что – «с тысяча девятьсот сорок шестого по настоящее время». Боюсь, это все, что мы имеем. Кажется, он ведет очень умеренный образ жизни.
– Возможно. В любом случае, я его проверю. Спасибо большое.
Бобби проницательно посмотрел на меня и спросил:
– Ну, а теперь скажи мне: почему тебя так заинтересовал барон Мэнсфилд из Хэмптон-Клива?
– Ну, просто мама мне много про него рассказывала.
В «Терф таверн» мать сказала мне две вещи: во-первых, она была уверена в том, что Ромер жив, а во-вторых, ему был пожалован какой-то дворянский титул.
– Рыцарь, лорд или что-то в этом роде. Я уверена, что читала об этом. Но, обрати внимание, это было очень давно.
Мы вышли из паба и пошли в направлении Кебл-колледж, где мама оставила свою машину.
– Зачем тебе Ромер? – спросила я.
– Думаю, настало время, – лаконично ответила она, и по тону ее голоса я поняла, что больше спрашивать не стоит.
Мама довезла меня до конца Моретон-роуд: через пять минут должны были начаться занятия с Хамидом. И, конечно же, он собственной персоной уже сидел наверху лестницы.
Мы провели два часа с семейством Амберсон, наслаждаясь их затянувшимся отпуском близ замка Корфе в Дорсете. Было высказано много претензий по поводу того, что Кит Амберсон «должен был бы сделать», и выслушано много жалоб со стороны его обиженной жены и детей. Кит сконфуженно извинялся. Хамид, казалось, перенял настроение Кита, поскольку выглядел подавленным и проявлял излишнее усердие, что было ему несвойственно. Он часто прерывал меня и долго что-то записывал в своем блокноте. Я заметила это и спросила, в чем дело.
– Ты все еще не ответила – согласна принять мое приглашение пообедать вместе?
– О да, конечно, в любое время, – сказала я, хотя, конечно же, совершенно забыла о его приглашении. – Только предупреди за пару дней, чтобы я успела найти, с кем оставить ребенка.
– А если в эту субботу вечером?
– Хорошо, хорошо. Йохен может остаться с бабушкой. В субботу мне очень даже подходит.
– На Вудсток-роуд открылся новый ресторан – «Браунс».
– Ах вот как? «Браунс»? Очень хорошо – я там не была, это даже интересно.
Хамид заметно повеселел.
– Отлично, значит в субботу в ресторане «Браунс». Я заеду и заберу тебя.
Мы договорились, и я проводила Хамида. Людгер сидел на кухне и ел сэндвич. Он оторвался от своего занятия, облизал пальцы и пожал Хамиду руку.
– Привет, братишка! Иншалла! Куда направляешься?
– В Саммертаун.
– Я пойду с тобой. Пока, Руфь.
Он взял свой сэндвич и последовал за Хамидом вниз по лестнице. Я слышала глухой металлический стук их ног по ступенькам.
Я посмотрела на часы: без десяти четыре – в Германии на час больше. Я закурила сигарету и набрала прямой номер Карла-Хайнца в его офисе. Услышав гудки, я мысленно представила себе его кабинет, коридор, что вел туда, здание, в котором он находился, и не поддающийся описанию район Гамбурга, где это здание стояло.
– Карл-Хайнц Кляйст. Слушаю.
Я не слышала его голоса почти год и почувствовала, как на секунду лишилась сил. Но лишь на секунду.
– Это я.
– Руфь…
Пауза была совсем короткой. Он смог скрыть свое удивление.
– Приятно вновь услышать твой прекрасный английский голос. Твоя фотография сейчас стоит на столе передо мной.
Он врал так же естественно и неподражаемо, как и всегда.
– Людгер здесь, – сказала я.
– Где?
– Здесь, в Оксфорде. У меня в квартире.
– Он хорошо себя ведет?
– Пока да.
Я рассказала ему, как Людгер заявился безо всякого предупреждения.
– Я не разговаривал с братом… Ой, уже десять месяцев, – сказал Карл-Хайнц. – Мы поссорились. Я его больше видеть не хочу.
– А в чем дело?
Я слышала, как он поискал сигарету и закурил.
– Я заявил ему, что он мне больше не брат.
– Почему? Что он такого сделал?
– Он слегка сумасшедший, этот Людгер. Я бы сказал, даже опасный. Он связался с сумасшедшей компанией. Думаю, это РАФ.[29]
– Какая еще РАФ?
– Фракция Красной Армии. Баадер-Майнхоф, ты знаешь.
Я знала. В Германии шел бесконечный процесс над группой Баадер-Майнхоф. В мае Ульрике Майнхоф покончила с собой. Странно, но последнее время у меня не хватало времени на чтение газет.
– И что, Людгер связан с этими людьми?
– Кто знает? Он говорил о них так, словно они ему знакомы. Я сказал уже, что больше с ним не разговариваю. Он украл у меня кучу денег. Я его вычеркнул из своей жизни.
Карл-Хайнц говорил будничным голосом – так, как если бы он рассказывал мне, что только что продал
