постарев.
Ева отметила про себя, что до сих пор он ни словом, ни жестом не признавался в собственной уязвимости.
– Считается, что руководство – в нашем деле – заслуживает доверия… – продолжил Ромер, и, как будто понял, что допустил ошибку, быстро выпрямился и улыбнулся.
Ева пожала плечами.
– А мы-то что можем сделать?
– Ничего. Или – только то, что можно в создавшейся обстановке. По крайней мере, ты в порядке. Представляешь, о чем я подумал, когда увидел, как эти машины пересекли границу и остановились рядом? Потом все забегали и стали стрелять.
– К этому времени я была уже в лесу, – ответила Ева, еще раз восстанавливая в памяти тот момент, когда Йоос в своем тесном костюме выбежал из кафе, стреляя из револьвера. – А ведь вот только что все мирно обедали – мне до сих пор это кажется нереальным.
Они вышли из «Континенталя» и пошли назад по эспланаде, глядя на Ла-Манш в сторону Англии. Стоял отлив, и пляж был покрыт серебряными и оранжевыми бликами от огней эспланады.
– В Англии светомаскировка, – заметил Ромер. – Тут нам не на что жаловаться.
Они прошли до «Шале Ройаль», потом повернули на авеню-де-ля-Рейн, которая вела до дома Евы. «Мы похожи на туристов, – подумала Ева, – или на молодоженов». И тут же одернула себя.
– Знаешь, мне в Бельгии всегда нехорошо, – сказал Ромер, продолжая необычные откровения. – Всегда хочется убежать отсюда.
– Что такое?
– Меня здесь чуть не убили. Во время прошлой войны. В 1918 году. И боюсь, что мой бельгийский лимит везения исчерпан.
«Ромер на той войне, – подумала Ева. – в восемнадцатом году был совсем еще юнцом, лет двадцати, а то и меньше. – Она поняла, как, в сущности, мало знала о человеке, рядом с которым шла сейчас и ради которого рисковала своей жизнью в Пренсло. – Возможно, так и бывает во время войны, возможно, это – нормально».
Они дошли до ее улицы.
– А вот там мой дом, – показала Ева.
– Я провожу тебя до дверей, – сказал Ромер. – Мне нужно возвращаться в агентство. – А после короткой паузы добавил: – Было очень приятно. Спасибо. Мне понравилось.
Ева остановилась у двери и достала ключи.
– Да, было очень приятно, – сказала она, осторожно вторя его банальностям.
Они встретились глазами и одновременно улыбнулись.
На долю секунды Еве показалось, что Ромер сейчас прижмет ее к себе и поцелует. У нее все замерло в груди от страха.
Но Ромер всего лишь пожелал ей спокойной ночи и ушел, привычно махнув на прощание так, словно пытался поднести руку к козырьку, и надевая на ходу плащ, поскольку снова заморосил дождь.
Ева осталась стоять у двери, взволнованная сильнее, чем она могла себе представить. И не мысль о том, что Лукас Ромер мог поцеловать ее, взволновала девушку, а лишь то, что она поняла: этот момент упущен, и навсегда, и она жалеет об этом.
5
Фракция Красной Армии
БОББИ ЙОРК плеснул мне виски, – как он выразился, «чуть-чуть» – слегка разбавил водой, затем налил себе изрядную порцию, долив стакан водой до краев. Он часто повторял, что жалеет всех, кто пьет херес, эту гадость, худший в мире напиток. Он принимал это так близко к сердцу, что напоминал мне мою мать, с ее пунктиком относительно газонокосилок, но только в этом.
Роберту Йорку, магистру искусств Оксфордского университета, было, по моим подсчетам, около шестидесяти. Это был высокий солидный мужчина с редкими седыми волосами, пряди которых он зачесывал назад и закреплял какой-то помадой или мазью, сильно пахнувшей фиалками. Зимой и летом в его комнате всегда стоял запах фиалок. Йорк носил твидовые костюмы, сшитые у портного, и тяжелые оранжевые башмаки. Его кабинет в колледже был обставлен в стиле загородного дома: глубокие диваны, персидские ковры, несколько интересных картин (небольшой Пепло, рисунок Бена Николсона, большая спокойная яблоня Алана Рейнольдса), в глубине некоторых застекленных полок стояло несколько книг и прекрасных стаффордширских фигурок. Было трудно представить себе, что это – кабинет преподавателя Оксфордского университета.
Он подошел ко мне со стороны столика с напитками, неся в одной руке мою порцию виски, а в другой – свою, поставил мой стакан на столик и осторожно опустился в кресло напротив. Каждый раз, встречаясь с Бобби, я вновь убеждалась, что он был на самом деле довольно толстым, но его рост, определенное проворство и балетная точность движений, а также то, как он одевался, уже через какие-нибудь пять минут заставляли меня забыть об этом.
– Очень симпатичное платье, – учтиво сказал он. – Так тебе идет – вот только повязка ни к чему, но, смею тебя уверить, она совсем незаметна.
Накануне вечером я сильно ошпарила левое плечо и шею, поэтому сегодня мне пришлось надеть одно из самых легких платьев с узкой бахромой снизу, чтобы не тереть материей по ожогу – который сейчас был закрыт марлей и заклеен эластичным пластырем (работа Вероники) величиной с большую столовую салфетку как раз у места соединения шеи с левым плечом. Наверное, мне не стоило пить виски, учитывая, сколько сильных болеутоляющих средств впихнула в меня Вероника. Но эти средства действовали довольно хорошо: я не чувствовала боли, хотя и двигалась осторожно.
– Очень идет, – повторил Бобби, стараясь не смотреть на мою грудь, – и я хочу сказать, что в этой адской жаре такое платье – самый подходящий наряд. Но, так или иначе,
Он поднял стакан и сделал три глотка виски так, словно это была вода, а он умирал от жажды. Я тоже выпила. Хотя я и сделала это более осмотрительно, но все же почувствовала, как виски обожгло мне гортань и желудок.
– Можно мне немного воды? – спросила я. – Не беспокойся, я сама налью.
Услыхав мою просьбу, Бобби с трудом попытался подняться с кресла, но ему это не удалось, поэтому я прошла по двум коврам с густо затканным рисунком к столу, на котором небоскребами Манхэттена теснились бутылки. Похоже, Бобби собрал здесь все напитки Европы – пока я наливала в стакан холодную воду из графина, успела заметить пастис, узо, граппу, сливовицу.
– Боюсь, что мне нечего тебе показать, – сказала я через обожженное плечо с повязкой. – Я застряла в тысяча девятьсот двадцать третьем году – на «Пивном путче». Никак не могу состыковать «фрайкор», Баварскую Народную партию, все эти интриги в правительстве Книллинга: диспут Швайера-Вутцльхофера, отставку Крауснека – и все такое.
Я очень надеялась, что это мое выступление произведет впечатление на Бобби.
– Мда-а… – только и сказал он, и неожиданно его лицо приобрело слегка испуганное выражение. – Это
Я снова села на свое место, а он усмехнулся.
– Как приятно, что ты зашла, Руфь, – сказал Бобби. – Должен признаться, что ты выглядишь так по- летнему привлекательной. Как маленький Йохен?
Мы немного поговорили о Йохене. Бобби был женат на женщине, которую звал «леди Урсула». У них две уже взрослых замужних дочери («Внуки неизбежны, как говорится. И вот тогда уж я покончу с собой»). Они с леди Урсулой жили в просторной кирпичной викторианской вилле на Вудсток-роуд, не так далеко от господина Скотта, нашего дантиста. В 1948 году Бобби опубликовал книгу «Германия: вчера, сегодня, завтра». Я однажды заказала ее в Бодлеанской библиотеке ради интереса. В ней было сто сорок страниц, напечатанных на плохой бумаге; алфавитный указатель отсутствовал, и, насколько я определила, эта книга
