час-другой.
Йохен потянул меня за руку в обратную сторону, к витрине игрушечного магазина.
– Посмотри, мамочка, как здорово.
Он показывал на пластиковый космический пистолет, украшенный различными штучками-дрючками.
– А можно мне такой на день рождения? – грустно спросил он. – На день рождения и на следующее Рождество.
– Нет. Я купила тебе прекрасную новую энциклопедию.
– Ты опять со мной шутишь, – изрек он мрачно. – Не шути так.
– В жизни нужно иногда шутить, мой дорогой, – ответила я, взяла сына за руку, и мы свернули на Квин- стрит. – А иначе никак.
– Смотря какая шутка, – сказал он. – Некоторые шутки вовсе не смешные.
– Ну хорошо. Пусть у тебя будет этот пистолет. А энциклопедию я пошлю какому-нибудь африканскому мальчику.
– Какому еще мальчику?
– Найду какому. Знаешь, таких мальчиков, которые любят энциклопедии, – полно.
– Смотри – вон Хамид.
В конце Квин-стрит была небольшая площадь с обелиском. Первоначально спроектированная, очевидно, как скромное общественное место в застроенной в стиле эпохи Эдуарда VII части города, площадь в ходе современных преобразований стала служить чем-то вроде дворовой площадки для тех, кто населял утробу Вестгейта. На ступенях монумента (забытому солдату, убитому в какой-то стычке еще в колониальные времена) теперь собирались нюхающие клей панки, здесь обычно начинались или заканчивались различные марши и демонстрации. Площадь эта нравилась панкам, она нравилась уличным музыкантам, ее облюбовали нищие, на ней звенели цимбалами и распевали кришнаиты, оркестр Армии спасения играл здесь рождественские песни. Я должна признаться, что, каким бы странным и трудноопределимым ни было это место, оно являлось самым живым и самым эклектичным общественным местом в Оксфорде.
Сегодня здесь проходила небольшая демонстрация иранцев – студентов и эмигрантов. Я прикинула – там было человек тридцать. Они собрались под транспарантами с надписями «Долой шаха!» и «Да здравствует иранская революция!». Два бородатых мужчины пытались уговорить прохожих поставить свою подпись под петицией, а девушка в платке пронзительным певучим голосом перечисляла в мегафон беззакония, творимые семьей Пехлеви. Я посмотрела туда, куда показывал пальцем Йохен, и увидела Хамида, стоявшего немного в стороне за припаркованными автомобилями. Он фотографировал демонстрантов.
Мы пошли к нему.
– Хамид! – закричал Йохен.
Хамид сначала удивленно повернулся, потом обрадовался, увидев, кто его звал. Он присел на корточки перед моим сынишкой и протянул ему руку, которую тот энергично пожал.
– Мистер Йохен, салам алейкум.
– Алейкум салам, – ответил Йохен: это приветствие он знал давно.
Хамид улыбнулся ему и, поднимаясь, обратился ко мне:
– Здравствуй, Руфь.
– Ты чем это занимаешься? – вместо приветствия спросила я его с внезапным подозрением.
– Фотографирую. – Он поднял фотоаппарат. – Здесь все мои друзья.
– Ох, что-то я сомневаюсь, что они хотят, чтобы их фотографировали.
– Почему? Это мирная демонстрация против шаха. Его сестра должна прибыть сюда, в Оксфорд, на открытие библиотеки, за которую они заплатили. Подожди немного, тогда будет большая демонстрация. Приходи, посмотришь.
– А мне можно прийти? – спросил Йохен.
– Конечно.
Тут Хамида позвал кто-то из демонстрантов, и он повернулся в его сторону.
– Мне нужно идти, – сказал он. – Увидимся вечером, Руфь. Может, взять вам такси?
– Нет-нет. Мы можем дойти пешком.
Он побежал, чтобы присоединиться к остальным, и на миг я почувствовала себя виноватой. Вот дура: заподозрила его подобным образом. Мы пошли в торговый центр Вестгейт покупать пижаму. И все равно мне было не очень понятно: почему участники демонстрации против иранского шаха не возражают, когда их фотографируют.
Я стояла и смотрела, как Йохен укладывал свои игрушки в сумку, объясняя сыну, что много брать нельзя. И тут я услышала, как Людгер поднимается по железным ступеням лестницы и входит через кухонную дверь.
– Ах, Руфь, – сказал он, увидев меня в детской. – Какая честь. Эй, Йохен, как поживаешь, мужик?
Йохен посмотрел по сторонам.
– Со мной все в порядке, спасибо.
– У меня есть друг, – продолжил Людгер, обращаясь ко мне. – Девушка из Германии. Не подружка, – добавил он быстро. – Она говорит, что хочет приехать в Оксфорд, и я хотел спросить, нельзя ли ей будет пожить здесь два-три дня.
– Но ведь у нас нет свободной комнаты.
– Она может спать со мной. То есть – в моей комнате. Спальный мешок на пол – и никаких проблем.
– Мне нужно спросить у господина Скотта, – сымпровизировала я. – У меня в договоре есть на этот счет пункт, ты понимаешь. Я не имею права одновременно приглашать более одного гостя.
– Что? – недоверчиво спросил Людгер. – Разве ты здесь не у себя дома?
– Я
Господин Скотт иногда работал в субботу по утрам, и я видела, что его машина стояла рядом с домом. Я спустилась в зубоврачебный кабинет и застала хозяина за столом в приемной. Он разговаривал с Крисси, медсестрой из Новой Зеландии.
– Привет, привет, привет! – шумно приветствовал меня господин Скотт. За толстыми линзами очков в золотой оправе глаза его выглядели огромными. – Как там юный Йохен?
– Хорошо, спасибо. Я хотела узнать, господин Скотт, будете ли вы возражать, если я выставлю кое- какую садовую мебель в конец сада? Стол, стулья, зонт?
– А с чего бы мне возражать?
– Не знаю – может, это будет портить вид из вашей операционной или что-нибудь еще.
– А как это может испортить вид? Выставляйте на здоровье.
– Ну вот и хорошо. Спасибо большое.
В феврале 1942 года господин Скотт, тогда молодой военный врач, прибыл в сингапурский порт. Четыре дня спустя британцы капитулировали, и он провел следующие три с половиной года в плену у японцев. После этого, говорил мне господин Скотт, – откровенно и без всякой горечи – он принял решение: впредь никогда и ни из-за чего в этой жизни переживать не будет.
Людгер ждал на верхней площадке лестницы.
– Ну?
– Извини, – сказала я. – Но господин Скотт не разрешил. Разрешено принимать только одного гостя.
Людгер посмотрел на меня скептически.
– Вот как?
Я выдержала его взгляд.
– Да, так. Имей в виду, тебе повезло, что хозяин позволил тебе пробыть здесь так долго, – воодушевленно солгала я. – И я не собираюсь рисковать, мне бы не хотелось, чтобы нас выгнали с квартиры.
– Что это за дерьмовая страна? – риторически спросил он. – Страна, где владелец помещения может указывать тебе, кому жить в доме, который ты снял.
– Ну, если не нравится, можешь уматывать, – сказала я бодро. – Йохен, ты готов? Поехали к
