– Знаете ли вы об инциденте в Пренсло? – спросила я.
– Да. Это была катастрофа. Все пошло наперекосяк.
– Этот мой источник был там.
Томс ничего не сказал – только кивнул несколько раз. Я почти физически чувствовала его возбуждение.
– Вы слышали об организации под названием «СБД Лимитед»? – спросила я.
– Нет.
– Говорит ли вам что-нибудь имя господин Икс?
– Нет.
– А название «Трансокеанская пресса»?
– Тоже нет.
– Знаете ли вы, кем был С. в тысяча девятьсот сорок первом году?
– Да, конечно. Эти имена начинают сейчас проявляться – теперь, когда покров тайны снят со всего, касающегося «Энигмы»[34] и Блетчли-парка.[35] Старые агенты начинают рассказывать – или говорить так, что можно читать между строк. Но, – он наклонился вперед, – вот что действительно удивительно (и, признаюсь, от этого меня слегка бросает в пот), – так это то, чем СИС реально занималась в Соединенных Штатах в самом начале. А то, что БЦКБ делал для них под своим именем – это самое темное из всех тайн.
– Чисто случайно, – ответила я осторожно.
– Могу ли я встретиться с вашим источником?
– Нет, боюсь, что это невозможно.
– Но у меня миллион вопросов, как вы можете себе вообразить.
В его глазах появился странный блеск – блеск, выдающий ученого-охотника, напавшего на свежий след, знающего, что он идет по никем не хоженной тропе.
– Если хотите, – предложила я осторожно, – я могла бы записать кое-что в общих чертах и показать вам, чтобы вы решили, насколько это вам интересно.
– Здорово. Был бы очень вам признателен, – сказал доктор Томс и откинулся на спинку стула так, словно впервые заметил, что я была представительницей женского пола, а не просто новой жилой эксклюзивной информации.
– Хотите, сходим в паб, выпьем? – предложил он.
Мы пересекли Хай-стрит и пошли к небольшому пабу в переулке рядом с Ориел-колледжем. Там доктор Томс, выпив немного, дал мне краткое описание СИС и БЦКБ, а также рассказал об их деятельности в период до Перл-Харбора – так, как он это представлял себе, и я начала понимать в контексте этих событий и кое-что из того, что, в частности, происходило с моей матерью. Томс без устали, вдохновенно повествовал об этом тайном двуличном мире с его переплетающимися связями, тянувшимися из самого центра Манхэттена, из аппарата Британской службы безопасности и разведки, сотни агентов которой всеми силами старались убедить Америку вступить в войну в Европе, несмотря на недвусмысленное и устойчивое нежелание делать это, выражаемое большинством населения Соединенных Штатов.
– Удивительно, стоит лишь призадуматься об этом. Бесподобно… – Он неожиданно осекся и спросил немного смущенно: – Почему вы так на меня смотрите?
– Вам честно ответить?
– Да, прошу вас.
– Я не могу понять: то ли прическа не идет к бороде, то ли борода не идет к прическе.
Доктор Томс рассмеялся. Похоже, ему понравилась моя непосредственность.
– На самом деле, я обычно хожу без бороды. Отрастил ее для роли.
– Для роли?
– Да, в «Доне Карлосе». Я играю испанского дворянина по имени Родриго. Это опера.
– Ага, старик Верди, не так ли? Выходит, вы – поете, да?
– У нас любительская труппа, – объяснил он. – Мы даем три спектакля в театре «Плейхаус». Хотите прийти посмотреть?
– Если найду с кем оставить ребенка, – сказала я. Обычно такое заявление отпугивало мужчин. Но только не Томса. Я почувствовала, что его интерес ко мне значительно превосходит интерес к любым секретам о Британском центре координации безопасности, которыми я располагала.
– Как я понимаю, вы не замужем.
– Правильно.
– А сколько ребенку?
– Пять.
– Приводите его. Никогда не рано начать ходить в оперу.
– Возможно, я так и сделаю.
Мы еще поговорили немного, и я сказала, что позвоню ему, когда напишу то, что обещала, – сейчас я все еще ждала дополнительной информации. Я оставила доктора Томса в пабе, а сама пошла по Хай-стрит к тому месту, где была припаркована машина. Какие-то студенты в университетских мантиях выскочили из Юниверсити-колледжа, распевая песню с бессмысленным припевом. Они вприпрыжку побежали по улице, смеясь и улюлюкая. «Экзамены закончились, – подумала я, – семестр близится к концу, впереди – жаркое лето свободы». Неожиданно я почувствовала себя до смешного старой, вспомнила свою собственную эйфорию после экзаменов и как мы отмечали завершение сессии – кажется, целую вечность назад, – и снова расстроилась. Когда я сдавала последние экзамены и отмечала их завершение, мой отец был жив; он умер за три дня до того, как я получила экзаменационные результаты – поэтому он так и не узнал, что его дочь стала первой в своем выпуске. Я шла к машине и вспоминала последний месяц его жизни, то лето, после которого минуло уже шесть лет. Он выглядел неплохо, мой неменяющийся отец, и вроде бы не испытывал недомоганий, он не был старым, но в эти последние недели жизни у него появились странности. Однажды днем он выкопал целый ряд молодого картофеля в пять ярдов, десятки и десятки фунтов. Мне запомнилось, как мать спросила: «Зачем ты это сделал, Шон?» «Я просто хотел посмотреть, не созрел ли он уже», – ответил папа. Потом он срубил и сжег на костре трехметровую липу, которую сам посадил за год до этого. «Почему, папа?» – «Я просто не мог вынести мысли о том, что она будет продолжать расти». Этот ответ поставил меня в тупик. Отец бродил по комнатам вверх-вниз в поисках горевшей электрической лампочки и если находил, тушил ее. Однажды я вышла из библиотеки, чтобы налить себе чашку чая, и возвратилась в темноту. Помню, я засекла отца: он ждал, чтобы проникнуть в комнату, из которой мы собирались уйти, чтобы убедиться, что свет будет выключен в течение нескольких секунд после того, как в нем пропадет нужда. Это начало бесить нас с матерью. Помню, как однажды я закричала на него: «Что, черт возьми, происходит?», а он ответил, как всегда, смиренно: «Зачем же напрасно тратить, Руфь, зачем же зря тратить драгоценную электроэнергию?»
Теперь я понимаю: отец знал, что скоро умрет, вернее, смутно об этом догадывался. В конце концов, мы – часть природы, и я уверена, что старые животные инстинкты сидят глубоко внутри нас. Животные наверняка умеют читать сигналы, а наши большие, сверхразумные мозги не могут заставить себя дешифровать их. Сейчас я уверена в том, что собственный организм каким-то образом исподволь посылал отцу предупреждающие сигналы неминуемого конца, последнего сбоя системы, но они только смутили его. Через два дня после того, как я накричала на него из-за света, отец упал и умер в саду после обеда. Он обрезал увядшие бутоны роз – занятие не слишком утомительное – и умер моментально, как нам сказали. Этот факт успокаивал меня, но я до сих пор ненавижу воспоминания об этих нескольких неделях замешательства и страха, его timor mortis.[36]
Я открыла дверцу машины и села за руль, чувствуя грусть. Неожиданно я очень сильно затосковала по отцу. Вот интересно, как бы он отреагировал на поразительные откровения моей матери, своей жены. Конечно, будь папа жив, все было бы по-другому, хотя, что уж теперь говорить, ничего не изменишь. И поэтому, чтобы отвлечься от грустных мыслей, я постаралась представить себе Тимоти Томса без бороды благородного идальго. «Родриго» Томс – а что, славно звучит. Возможно, я буду звать его Родриго.
