– А что такое блохи? – заинтересовался сын, отступая, тем не менее, от бурого колючего шара.
– Ужасные насекомые, которые тебя всего искусают.
А мать прокричала:
– Пусть ежик живет в саду! Он уничтожает слизняков.
Встретив такой коллективный протест, Йохен немного отступил и, присев на корточки, стал рассматривать, как ежик медленно разворачивался. Был субботний вечер, и солнце садилось в ставшую уже обычной этим бесконечным летом мутную дымку, уступавшую дорогу сумеркам. В густом золотистом свете луг перед Ведьминым лесом выглядел обесцвеченным, как усталая старая блондинка.
– У тебя есть пиво? – спросила я. Мне внезапно захотелось пива. Я поняла, что мне необходимо опохмелиться.
– Придется идти в магазин, – сказала мать, посмотрев на часы, – который уже закрывается. – Она проницательно посмотрела на меня. – Ну и видок у тебя. Ты что, вчера напилась?
– Вечеринка продолжалась дольше, чем я предполагала.
– Мне кажется, тут завалялась где-то бутылка виски. Хочешь?
– Да, – обрадовалась я. – Немного виски с водой. – И добавила: – Побольше воды, – будто в этом случае пить виски не так стыдно.
Мать принесла мне большой стакан бледно-золотого виски с водой, отхлебнув из которого, я моментально почувствовала себя лучше – головная боль не исчезла, но гул в голове утих, да и раздражения поубавилось. Я решила быть очень доброй к Йохену до конца дня. Я пила и думала, какой сложной бывает жизнь. Фишка легла так, что я сижу сейчас в саду в Оксфордшире жарким летним вечером вместе с сыном, который пристает к ежику, а мама приносит мне виски. Эту женщину, свою родную мать, я, как выяснилось, никогда не знала по-настоящему. Она родилась в России, была британской шпионкой, убила человека в Нью-Мексико в 1941 году, скрывалась от преследования и целое поколение спустя наконец рассказала мне свою историю. А это означало, что… Мой мозг был слишком затуманен, чтобы представить себе полностью всю картину, частью которой была история Евы Делекторской; я могла перебирать лишь ее эпизоды, причем только в определенной последовательности. Внезапно я повеселела – это доказывало, что мы ничего не знаем о других людях, что в жизни возможны любые повороты судьбы. Моя собственная мама – английская шпионка – ну кто бы мог подумать! Получалось, что теперь мне нужно было знакомиться с ней заново, переосмысливать все, что когда-то происходило между нами, подумать о том, как ее жизнь в дальнейшем будет влиять на мою. Все представало в ином и, возможно, более тревожном для меня новом свете. Ну ладно, я решила пока оставить все это на пару дней, пусть информация вылежится, а потом я попытаюсь снова все проанализировать. Моя собственная жизнь тоже была достаточно сложной, и нужно прежде подумать о себе самой. Очевидно, что моя мать была создана из гораздо более прочного материала. Я должна обдумать все, а когда со всем свыкнусь и смогу четко излагать свои мысли – тогда я задам доктору Тимоти Томсу несколько наводящих вопросов.
Я посмотрела на мать. Она лениво переворачивала страницы журнала, но глаза ее были устремлены в каком-то другом направлении – она внимательно и озабоченно смотрела на луг у опушки Ведьминого леса.
– Все в порядке, Сэл? – спросила я.
– Ты знаешь, позавчера в Чиппинг-Нортоне убили старую женщину – вернее, пожилую женщину. Слышала?
– Нет. То есть как это, убили?
– Она была в кресле-коляске, ездила по магазинам. Шестьдесят три года. Ее сбила машина, заехавшая на тротуар.
– Какой ужас… Пьяный водитель? Под кайфом?
– Неизвестно. – Мама бросила журнал на траву. – Водитель удрал. Его пока не нашли.
– А разве не удалось установить, кому принадлежал автомобиль?
– Машина была украдена.
– Понятно… Но к тебе-то какое это имеет отношение?
Мама повернулась в мою сторону.
– Ты подумай. Я недавно ездила в кресле-коляске. Я часто делаю покупки в Чиппинг-Нортон.
Я чуть не рассмеялась.
– Ох, да брось ты.
Она посмотрела на меня взглядом твердым и неприветливым.
– Ты что, так ничего и не поняла? Даже после того, что я тебе рассказала? Ты не понимаешь, как они действуют?
Я отставила виски в сторону – сегодня я больше не пойду по этой кривой дороге, это уж точно.
– Нам пора, – сказала я дипломатично. – Спасибо, что с внуком посидела. Он хорошо себя вел?
– Безупречно. Мы с ним великолепно ладим друг с другом.
Я оторвала Йохена от исследований ежа, и мы потратили десять минут на сбор наших пожитков, раскиданных повсюду. Когда я зашла на кухню, то заметила на столе собранную в дорогу еду: термос, пластиковую коробку с бутербродами, два яблока и пачку печенья. «Странно, – подумала я, поднимая игрушечную машинку с пола, – можно подумать, что она собирается на пикник». Потом меня позвал Йохен: он потерял свое ружье.
Наконец мы загрузили все в машину и попрощались. Йохен поцеловал бабушку. Когда я целовала маму, она держалась отстраненно, стояла как вкопанная. Все сегодня было слишком странным, лишенным смысла. Но нужно было сначала уехать, а уж потом разбираться с этими странностями.
– Ты будешь в городе на следующей неделе? – спросила я самым дружественным тоном, подумывая о том, что мы могли бы с ней пообедать вместе.
– Нет.
– Понятно. – Я открыла дверцу машины. – Пока, Сэл. Я позвоню.
Она потянулась ко мне и крепко обняла меня.
– До свидания, дорогая, – сказала мама, и я почувствовала ее сухие губы на своей щеке. Все это было очень странно, она обнимала меня приблизительно раз в три года.
Мы с Йохеном выехали из деревни молча.
– Ты хорошо провел время у бабушки?
– Типа того.
– Ты можешь объяснить толком?
– Ну, она была очень занята, все чего-то делала. Пилила что-то в гараже.
– Пилила? Что пилила?
– Я не знаю. Бабушка не разрешила мне войти. Но я слышал, что она пилила.
– Пилила?.. Она не показалась тебе другой? Ну, не как всегда?
– Ты можешь объяснить толком?
– Один-один. Она не показалась тебе нервной, взволнованной, раздраженной, странной?
– Бабушка всегда странная, разве ты не знаешь?
Мы подъехали к Оксфорду в сумерки. Я видела черные стаи грачей, поднимавшиеся с полей. Вечерний свет густел и расплывался у живых изгородей, а потемневший лес казался таким густым и непроходимым, словно деревья в нем были отлиты из металла. Я почувствовала, что головная боль ослабла, и посчитала это добрым знаком. Я вспомнила, что у меня в холодильнике есть бутылка «Мате розе». Субботний вечер, телевизор, пачка сигарет и бутылка «Мате розе»: разве можно придумать жизнь лучше?
Мы поужинали (никаких признаков появления Людгера и Ильзы не было) и посмотрели варьете по телевизору – плохие певцы, неуклюжие танцоры, – после чего я уложила Йохена в постель. Теперь можно выпить вина и выкурить пару сигарет. Но вместо этого я вымыла посуду и долго еще сидела в кухне с чашкой черного кофе, думая о матери и ее жизни.
В воскресенье утром я чувствовала себя почти на сто процентов лучше, но мыслями постоянно возвращалась к коттеджу и к странному поведению матери накануне: крайнее раздражение, паранойя, пища для пикника, нетипичные нежности… Что произошло? Куда она могла собираться с термосом и бутербродами, приготовленными с вечера, что подразумевало ранний старт? Если мама планировала поехать куда-нибудь, то почему не сказала мне об этом? А если она не хотела, чтобы я знала, то для чего
