Ромер снова повернулся к матери.
– Что тебе нужно, Ева?
Мать жестом указала на меня.
– Я просто хочу тебе сказать, что она знает все. Я все записала, ты понимаешь, Лукас, и отдала ей – все до последней страницы. Один преподаватель в Оксфорде пишет об этом книгу. Я просто хотела сказать тебе, что твоих тайн больше не существует. Все очень скоро узнают о твоих делах. – Она сделала паузу. – Все кончено.
Несколько секунд Ромер кусал губу – я почувствовала, что он не ожидал услышать этого. Затем он развел руки в стороны.
– Прекрасно. Я этого преподавателя по судам затаскаю. Я и на тебя в суд подам, и ты отправишься в тюрьму. Ты ничего не докажешь.
Мать лишь улыбнулась на это заявление. И я поняла почему – сказанное им уже само по себе напоминало признание вины.
– Я хочу, чтобы ты понял, что это – наша последняя встреча. – Она сделала небольшой шаг вперед. – Мне хотелось, чтобы ты увидел меня и понял, что я все еще жива и умирать не собираюсь.
– Мы потеряли твой след в Канаде, – ответил Ромер. – Мы догадались, что ты должна была направиться именно туда. Ты поступила очень умно. – Он ненадолго замолчал. – Имей в виду, дело твое до сих пор не закрыто. Мы все еще можем арестовать тебя, обвинить тебя, устроить расследование. Стоит мне только поднять эту телефонную трубку – тебя арестуют еще до наступления утра, где бы ты ни была.
Теперь едва заметная улыбка на лице моей матери отметила, что весы качнулись наконец в ее сторону.
– Тогда почему ты этого не делаешь, Лукас? – спросила она насмешливо, но весомо. – Арестуй же меня. Давай. Но ты ведь этого не сделаешь, не правда ли?
Ромер посмотрел на нее. Его лицо ничего не выражало, этот человек прекрасно владел собой. И все равно, я предвкушала триумф мамы над ним – мне хотелось кричать, вопить от восторга.
– Что касается британского правительства, для него ты остаешься предательницей, – произнес Ромер ровным голосом, безо всякого следа угрозы.
– О да, да, конечно, – сказала мать с непередаваемой иронией. – Мы все предатели: и я, и Моррис, и Ангус, и Сильвия. Маленькое гнездо предателей Великобритании в «СБД Лимитед». Лишь один из всех остался правдив и чист: Лукас Ромер. – Она посмотрела на него с презрением, в ее взгляде не было и следа жалости. – Наконец-то и у тебя плохи дела, Лукас. Признай это.
– Дела стали плохи после Перл-Харбора, – отозвался он со сдержанной ироничной улыбкой, словно наконец понял, что оказался бессилен, что полностью перестал владеть ситуацией. – Из-за японцев и Перл-Харбора все пошло кувырком.
– Тебе следовало оставить меня в покое, – сказала мать. – Тебе не нужно было меня преследовать – тогда и я бы не стала тебя беспокоить.
Лорд Мэнсфилд смотрел на нее, сбитый с толку. Это была первая отразившаяся на его лице подлинная эмоция, которую я заметила.
– О чем вообще ты говоришь?
Но мама уже не слушала. Она открыла свою сумочку и вынула оттуда обрез. Совсем небольшой, не длиннее двадцати пяти сантиметров, он выглядел как древний пистолет, какие были у разбойников с большой дороги. Она направила его в лицо Ромеру.
– Сэлли! – воскликнула я. – Прошу тебя…
– Я знаю, ты никаких глупостей не совершишь, – сказал Ромер, довольно спокойно. – Ты ведь очень умная, Ева. Убери оружие, так будет лучше.
Мать сделала шаг в его сторону и выпрямила руку, два тупых коротких ствола смотрели Ромеру прямо в лицо в полуметре от него. Теперь я заметила, что он слегка дрогнул.
– Мне просто хотелось узнать, что я почувствую, когда твоя жизнь окажется в моей власти, – пояснила мать. Она полностью владела собой. – Я бы с радостью убила тебя сейчас, с легкостью. Мне просто хотелось узнать, что я почувствую при этом. Ты и представить себе не можешь, насколько мысль о подобной перспективе поддерживала меня годы и годы. Я так долго ждала этого.
Она убрала обрез в сумочку, которую громко застегнула. Щелчок заставил Ромера чуть подпрыгнуть.
Он протянул руку к звонку на стене, нажал его, и неуклюжий нервный Петр материализовался в комнате, как мне показалось, уже через секунду.
– Эти люди уходят, – сказал Ромер.
Мы пошли к двери.
– Прощай, Лукас, – бросила мать на ходу, не оглядываясь. – Запомни этот вечер. Ты никогда больше меня не увидишь.
Когда мы обе выходили из комнаты, я, естественно, оглянулась. Ромер слегка повернулся и засунул руки в карманы пиджака, с силой оттянув их. Это было заметно по образовавшимся складкам и по изменившейся форме лацканов. Он наклонил голову и снова посмотрел на ковер на полу перед камином, как будто там была подсказка, что следовало теперь делать.
Мы сели в машину, я выглянула, чтобы бросить последний взгляд на три высоких окна. Становилось темно, окна отливали оранжево-желтым цветом, шторы еще не были задернуты.
– Сэл, я чуть не обалдела, когда увидела ружье.
– Оно не заряжено.
– Да ну!
– Слушай, Руфь, давай помолчим.
Итак, мы выехали из Лондона, добравшись через Шефердс-Буш до шоссе А40, которое ведет прямо в Оксфорд. Мы сидели всю дорогу молча, пока не доехали до Стокчерча, где увидели громадный проход, прорытый сквозь Чилтернские холмы для нового шоссе. Ленивый летний вечер опускался на нас – огни Люкнора, Сайденхэма и Грейт-Хэсли стали загораться по мере наступления темноты, а агатовый диск солнца, садившегося где-то за далями Глостершира, все еще излучал последнее тепло.
Я еще раз прокрутила в голове все события, случившиеся этим летом, и вдруг поняла, что, фактически, все началось много лет назад. Моя мать сумела так умно манипулировать мною и использовать меня последние несколько недель, и я начала думать, не было ли все, что связано с нею, моей судьбой. Мама прожила всю свою жизнь с мыслью об этой последней встрече с Лукасом Ромером. И когда у нее родился ребенок – возможно, она надеялась, что будет сын? – она, должно быть, подумала: теперь у меня появился надежный союзник, наконец-то у меня есть хоть кто-то, способный помочь мне; придет день, и я посчитаюсь с Ромером.
Я начала понимать, что мое возвращение в Оксфорд из Германии явилось своего рода катализатором: когда я опять вернулась в ее жизнь, мама смогла начать медленно плести свою сеть. Работа над воспоминаниями, ощущение опасности, паранойя, кресло-коляска, первоначальные «невинные» просьбы – и все это для того, чтобы вовлечь меня в процесс поиска, чтобы помочь ей выследить и выгнать из норы добычу. Но я также поняла: было еще что-то, что толкнуло ее на эти действия именно сейчас, хотя и прошло так много лет. Какое-то чувство осознанной опасности заставило маму решиться. Возможно, у нее и правда начиналась паранойя – воображаемые соглядатаи в лесу, незнакомые автомобили, проезжавшие по деревне по ночам, – а возможно, просто сказалась многолетняя усталость. Может быть, мать устала от вечного опасения, что за ней следят, устала все время быть начеку, устала от вечного ожидания внезапного стука в дверь. Я помнила, как она предупреждала меня, когда я была еще ребенком: «Однажды кто-то придет и заберет меня». И я поняла, что мама на самом деле жила с подобным чувством с того самого времени, когда сбежала из Нью-Йорка в Канаду в конце 1941 года. Очень-очень много времени прошло с тех пор – слишком много. Она устала осматриваться и ждать, и ей захотелось покончить со всем этим. Именно поэтому талантливая и умная Ева Делекторская разыграла этот небольшой спектакль, который вовлек ее дочь – так необходимую ей союзницу – в заговор против Лукаса Ромера. Я не обижаюсь, просто пытаюсь представить себе, чем она заплатила за все это в течение долгих десятилетий. Я смотрела на маму, на ее четкий профиль, пока мы ехали домой той ночью. «О чем ты думаешь, Ева Делекторская? Кем ты сейчас себя чувствуешь? Наступит ли когда-нибудь спокойная жизнь и для тебя, обретешь ли ты когда-нибудь
