— Один момент.
Он подошел ближе к дрожащему Робину.
— Я нашел кое-что еще, что ты, полагаю, также украл. И я хочу знать в точности, откуда ты это взял.
Робин увидел, окончательно впав в отчаянье, что его хозяин держит в руке письмо к Ариелю. Он сказал:
— Мне одолжил его один мой друг. Прошу вас. Позвольте мне вернуть ему письмо…
Тобиас Джебб мрачно улыбнулся.
— Так я и думал. Это ты тоже украл. Кто этот так называемый друг, которого ты ограбил?
— Я… я не помню, как его зовут…
Тобиас взял Робина за ухо и повернул лицом к себе.
— Я хочу знать, где ты взял это письмо. Это письмо, на котором нарисован лев — символ самого Джона Ди, да, и его девиз: «Qui non intelligit aut discat aut taceat». Посидишь в тюрьме, подумаешь и скажешь мне, как тебе на самом деле попало в руки письмо, написанное доктором Ди. Говорю тебе в последний раз — отвечай, у кого ты украл его.
— Я не могу.
Боль в ухе была почти невыносимой.
— Я не знаю его имени…
— Где он живет, у тебя тоже выпало из памяти?
— Да! То есть… я не знаю, где он живет…
Тобиас отшвырнул Робина так резко, что он упал на колени. Тогда серебряных дел мастер велел констеблям увести его, как уличенного в воровстве.
Когда Робина выводили из комнаты в сопровождении констеблей, шедших с обеих сторон, он увидел, что Уилл Фревин ухмыляется ему, глядя из темноты, а мастер Тобиас, поднеся письмо поближе к свечке, исследует его, и в глазах старика горит страсть.
С рассвета Френсис Пелхэм усердно трудился над тем, что умел делать лучше всего: выбивал ответы из тех, кто предпочитал хранить молчание.
После посещения дворца принца Генриха у него возникло чувство, что битва, которую он ведет против католиков, стоит того, чтобы ее выиграть. В это утро пришло короткое сообщение от одного из его многочисленных осведомителей о том, что старая леди Монтэгю только что умерла, а Пелхэм знал — и все это знали, — что она укрывала священников. Ее дом в Саутуорке, рядом с мостом, был известен соседям как «маленький Рим», и говорили, что за сложным лабиринтом потайных комнат и запертых дверей у нее была крошечная часовня с кафедрой, и там днем и ночью горели свечи, освещающие идолопоклоннические гипсовые фигуры. Говорили, что она привечала иезуитов, приплывших на корабле в Грейвсенд; они подошли на веслах к ее дому поздней ночью, чтобы отдохнуть и подкрепиться, прежде чем разъехаться в разные стороны и распространять римскую отраву среди английских селян.
Все знали, что у старой леди Монтэгю есть покровители. У нее были могущественные друзья при дворе, среди которых не последней была королева Анна, регулярно слушавшая мессу в своей личной часовне в Гринвиче. Поскольку королева Анна была иностранка, пришлось ей простить такое поведение, граничащее с изменой; но ей позволили и простирать свое покровительство на английских подданных, а это было, по мнению Пелхэма, жестокой ошибкой.
Теперь леди Монтэгю умерла. И Пелхэм, вместе с несколькими дюжими помощниками, получил разрешение не от кого иного, как от сэра Уильяма Уада, возглавлявшего официальное преследование католиков, произвести обыск в ее доме.
И вот в глухие предрассветные часы он постучал в дверь именем короля, очистил дом от тех, кто в нем еще оставался, — домоправительницы, горничной и двух слуг, которые ушли, радуясь, что на них не пало никаких подозрений, и послал своих трех дюжих подчиненных обойти дом. Эта работа была для них привычной. Они крались из комнаты в комнату, простукивали стены, разводили огонь, чтобы выкурить тех, кто мог прятаться в больших каминных трубах, искали отверстия, просверленные в покрытых панелями стенах, через которые можно было ночью накормить священника водой или жидкой кашей.
Сначала они работали тихо, внимательно прислушиваясь к любому шуму, любому движению, если только это не был топот крыс под половыми досками. Но они ничего не нашли, и поскольку рассвет уже занимался над городом, Пелхэм все больше начинал тревожиться. Он был уверен, что найдет здесь что-то такое, что сможет восстановить его все уменьшающееся состояние и подарит благосклонность его хозяев.
За окнами дома оживали улицы Бэнксайда. По переулку грохотали подводы торговцев, а с реки доносились крики лодочников. Пелхэм приказал своим помощникам отбросить осторожность, потому что скоро прибудут могущественные родственники леди Монтэгю, чтобы войти во владение домом, и делать ему здесь будет нечего. Он коротко приказал им срывать со стен куски панелей, отодвигать большие кровати и поднимать половые доски. Они проработали еще час. Когда солнечный свет проник сквозь узкие окна и осветил беспорядок в комнатах, они остановились, чтобы отдохнуть, устав от трудов. Пелхэм был близок к отчаянью.
А потом он услышал приглушенный кашель.
Пелхэм молча указал на часть стены, откуда, по его мнению, донесся звук. Люди принялись за работу с новым усердием они оторвали панель, которая при простукивании казалась сплошной, швырнули ее на пол и увидели узкое отверстие, тоннель всего в четыре фута длиной между комнатами. В конце, где тоннель немного расширялся, находился священник, согнувшийся и трясущийся от страха. Они чуть не задохнулись от вони, исходившей от его тела, от его экскрементов. Рядом с ним стоял пустой кувшин из-под воды и оловянная миска в пятнах засохшей подливки, которая, возможно, находилась здесь уже не один день.
Помощники Пелхэма вытащили священника из этой дыры. Он был стар, тело у него было иссохшее и съежившееся под просторной священнической одеждой. Когда помощники. Пелхэма поставили его на ноги, он тут же упал и лежал неподвижно, подогнув колени к подбородку, поросшему белой щетиной. «Похоже, — подумал Пелхэм, пятясь от исходившей от него вони, — что он не может стоять после сидения в такой тесноте». Но все же ему удавалось громко молиться в лежачем положении, бормотать молитву, предшествующую исповеди, повторяя «mea culpa»[11], пока помощники Пелхэма сооружали самодельные носилки из двух шестов, которыми они прощупывали отверстия, и снятой с одной из кроватей льняной простыни, которую привязывали узлами к шестам. Пелхэм подумал, что, когда они займутся этим священнослужителем в Тауэре, тот пожалеет, что не умер в этой дыре.
Полученные Пелхэмом инстукции состояли в том, что, если он найдет что-нибудь, он должен немедленно доложить об этом Уаду в Уайтхолл, поэтому, предоставив своим людям доставить узника в тюрьму Маршалси, он нанял лодку вверх от Лондонского моста, мысленно повторяя свой доклад и придя к выводу, что за поимку этого священника его ждет не только похвала, но и нечто более весомое — денежное вознаграждение. Возможно даже, что священник выдаст кого-нибудь при дознании, увеличив при этом прибыль Пелхэма. Он старался обуздать свои резвые мысли, пока лодочник упорно греб мимо Блэкфрайарза и Темпл-гарденз к лестнице Уайтхолла, но он не мог не предаваться надеждам.
Надежды его возросли еще больше, когда он услышал, спросив коменданта Уада, что сначала его желает видеть столь высокопоставленная особа как сэр Роберт Сесил — лорд-казначей короля и главный секретарь.
Должно быть, вести о его успехах разносятся быстро, несмотря на запутанные переходы Уайтхолла. Неужели сейчас его лично поблагодарит за сегодняшнюю работу один из самых могущественных людей королевства? Кажется, так, потому что его провели по освещенным свечами коридорам наверх по лестницам в одно из внутренних святилищ дворца, в комнату, где собирается тайный совет, но где сегодня его главный член, Роберт Сесил, сидел один за большим столом.
Пелхэм низко поклонился. Слуги и клерки держались в отдалении. Сквозь единственное окно он видел шпили городских церквей, блестящие под бледным зимним солнцем.
Наконец Сесил сказал:
— Итак, я слышал, что вы, мастер Пелхэм, — охотник за католиками.
