— Ну конечно. Френсис. Ваш муж. Что я еще натворил, по-вашему?
Кейт пристально посмотрела на него.
— Его отстранили от службы. Но я забыла. Вы ведь уже знаете об этом?
— Если бы я отрицал, что я в этом виноват, — грустно сказал он, — вряд ли бы вы поверили мне хотя бы на минуту. Я не знал, что его отстранили. Кажется, вы наделяете меня властью, которой я ни в малой степени не обладаю.
— Я знаю, что вы опять служите у графа Нортхэмптона, который презирает охотников за католиками и с удовольствием пакостил бы им.
Нед молчал.
— Прошу вас, — продолжала она тихим голосом, — я знаю, что вы ненавидите Френсиса, я знаю, что вы ненавидите меня за то, что я вышла за него. Но, Нед, мой маленький сын болен. Ему нужны лекарства, доктора…
— Наш маленький сын, — сказал он. — Наш ребенок, Кейт.
Она смотрела на него, широко раскрыв глаза от страха.
— Я не скажу вашему мужу, — устало сказал он. — Что толку?
— Толку никакого, — прошептала она, — совсем никакого… Нед, ради Себастьяна, не ради меня, я прошу вас — перестаньте губить Френсиса, который считает, что это его ребенок, и любит его так же, как я. Оставьте нас в покое, Нед, и давайте попробуем спасти что-то в этой жалкой путанице, в которую вы и я превратили наши жизни… Прошу вас…
Он все еще молчал, не отрывая глаз от ее лица. Потом произнес:
— «Бегут меня, а некогда входили босые ножки в дом мой без опаски…»
— Прекрати, — сказала она. — Прекрати.
Она посмотрела вдаль, где нищие снова в молчании сгрудились у своего костра, и он увидел слезы у нее на глазах.
— Кейт, — сказал он, беря ее за руки, — почему ты вышла за него? Почему из всех ты выбрала именно Френсиса Пелхэма?
Она высвободила руки.
— Ты уже решил, судя по всему, что я вышла за него из-за денег. Разве недостаточно, что без него я была бы обесчещена, а наш ребенок не имел бы отца? Я думала, ты никогда не вернешься.
— Но я же сказал тебе, что вернусь.
— Да, когда-нибудь. Сколько времени я должна была ждать? А теперь ты снова служишь у графа Нортхэмптона. Я помню, ты как-то поклялся мне, что больше не возьмешь от него ни пенни. Никогда.
— Кейт, мне нужно иметь покровителя, чтобы оставаться в Лондоне…
— Тогда не оставайся, — ожесточенно сказала она. — Уезжай. И оставь в покое моего мужа. Вот и все. Вот это я и пришла сказать.
Они смотрели друг на друга при тусклом свете, проходившем сквозь закрытые ставнями окна дома Мэтью. Звук приглушенных голосов и смех доносились изнутри, обычный разгул становился все громче.
Она плотнее закуталась в плащ. Лицо ее побледнело от холода.
— Мне нужно идти. Мое отсутствие будет замечено. Ты запомнишь, Нед, что я сказала?
— Я никогда не забываю ничего, что ты сказала. Но ты не можешь сама вернуться. Тебе ни в коем случае не следовало приходить сюда одной.
— Я не могу брать с собой слуг Френсиса. Они следят за мной.
— Ты должна позволить мне проводить тебя до дому…
— Нет!
Потом она сказала, уже спокойнее:
— Я не могу допустить, чтобы нас видели вместе. Со мной ничего не случится.
Но в ее взгляде, брошенном на притихших нищих, он заметил страх и сказал:
— Погоди.
Он поспешил в дом и вышел оттуда с Дейви и маленьким Пентинком. Он велел им проводить Кейт домой и как следует охранять ее. Они были заинтригованы и охотно согласились, увидев, какая она хорошенькая.
Неду не хотелось, чтобы она уходила вот так. Он отвел Кейт в сторону и сказал:
— Еще одно. Я знаю, что тебе не нужны мои советы. Но ты должна перестать навещать Рейли.
Она подняла голову и сказала:
— В этом я никак не могу тебя послушаться. Иногда мне кажется, что это единственный верный друг, который у меня есть.
Нед выругал себя за дурацкий совет. Он смотрел, как ее силуэт скрывает пелена снега, потом повернулся и с тяжелым сердцем вошел в полный народа дом брата, где очень много пил и пел, чтобы все хорошенько посмеялись, хотя самому было совсем не до смеха.
В парке Сент-Джеймского дворца, несмотря на выпавший снег, суетились Хэмфриз и его садовники. Они выкопали несколько рядов тутовых саженцев, требующих очень большого ухода, из их временного обиталища, закутали их нежные корни вместе с комьями земли в дерюгу, которая была укреплена вокруг стволов бечевкой. Ветвистые тюки погрузили на четыре повозки, стоявшие у ворот. Хэмфриз внимательно присматривал за Николасом и другими садовниками, умоляя их обращаться с молодыми деревцами так же осторожно, как если бы это были младенцы. Эти тутовые деревья, выращенные вместе с теми, которые уже были высажены в Сент-Джеймском парке, должны были уехать далеко. В тусклом послеполуденном свете Хэмфриз метался от покрытых снегом земляных гряд к повозкам, все время говоря тихим голосом с самим собой, с растениями и с помощниками. Возчики ждали, неподвижно сидя на высоких насестах, и их дыхание превращалось на холодном воздухе в пар.
Спустя некоторое время за погрузкой пришел наблюдать Джон Ловетт, он притоптывал и постукивал каблуками сапог, чтобы согреться, и посматривал на часы, когда Хэмфриз останавливал сначала одного, потом другого садовника, несущего саженец, чтобы распрямить загнувшиеся ветки или закрепить размотавшийся конец дерюги.
— Потому что иначе, — пояснил он раздраженно Ловетту, — мороз доберется до корней и убьет их; они слишком молодые, слишком нежные для такой перевозки; их следовало оставить в своих зимних грядах до весны.
Но Ловетт нетерпеливо отмахнулся от его слов, явно жалея, что не может также отмести в сторону самого Хэмфриза, и сказал:
— Они нужны теперь. Вы поняли? Весной будет слишком поздно.
Хэмфриз ответил резко:
— Прекрасно. Прекрасно! Но поскольку они привыкли к теплым краям, они не переживут зиму.
— Это последние саженцы? — спросил Ловетт, когда Николас положил очередную связку маленьких деревьев на перегруженную повозку.
Николас кивнул, не глядя на него. Ловетт снова повернулся к Хэмфризу и ответил:
— Слушайте. Я понимаю, что вы волнуетесь. Но их посадят в защищенные места, как вы посоветовали. Даже я понимаю, что тутовые деревья не выживут в суровом климате.
Хэмфриз ничего не ответил; все с тем же невеселым видом он смотрел, как возчики натянули поводья. Ловетт тем временем — теперь, когда дело было сделано, его нетерпение почти улеглось — отдал приказание возчикам и отошел с удовлетворенным видом, когда груженые повозки начали двигаться, покачиваясь, по заснеженной дороге. Но Хэмфриз смотрел вслед им с грустью, пока деревья не исчезли из виду, а Ловетт, сказав, что хочет видеть его в доме, повернулся и поспешил обратно в Сент-Джеймский дворец.
Хэмфриз сказал садовникам, что они могут идти. Уже почти стемнело, и на сегодня их работа была закончена. Но Николас, который смотрел вслед торопливо уходящему Ловетту, бросил последний взгляд на заснеженный сад — ему не хотелось возвращаться в свою одинокую комнату в дворцовой пристройке.
Садовники Хэмфриза были добры к нему, но вечером они уходили и ночевали в другом месте. Дворцовые же слуги, если он пытался присоединиться к ним, смеялись над ним, постоянно насмешничали, притворяясь, что их трясет, и издавали сдавленные звуки, как это делал он, когда у него случался приступ
