шляпу и сказал:
— Есть новый подозреваемый по вашей части, сэр.
Пелхэм уже пристегивал шпагу, которую подал ему слуга. Другой слуга зажигал свечи в холле, обшитом темными панелями.
— Это католик?
— Так считают, сэр. Люди Уада нанесли ночной визит в жилище этого человека в Темпле, где нашли четки и распятие. Но он не будет говорить.
Пелхэм застегнул плащ.
— Будет.
Френсис Пелхэм считал своим личным долгом протестанта выслеживать и уничтожать каждого католика — врага короля Якова. Сегодняшний день, пятое ноября — годовщина Порохового заговора, — был для Пелхэма и его сотрудников поводом не для радости, но для того, чтобы вознести смиренную благодарность Господу за поимку четыре года назад Гая Фокса и его друзей, задумавших заговор: король и парламент должны были взлететь на воздух.
В связи с этим нужно было быть особенно бдительным. Он сказал посыльному:
— Скажите, что я иду.
Человек, приехавший верхом, предложил доехать до тюрьмы вместе с ним в качестве сопровождающего — на улице было еще темно; но Пелхэм отказался от его общества и прошел, хромая, на конюшню, примыкавшую к дому.
Как только слуга приготовил лошадь, он пустился под проливным дождем мимо Темпл-Бар дальше к северу, к церкви Святого Варфоломея и Флитской тюрьме. Эту дорогу он знал хорошо. Под сенью разрушенной городской стены сгрудились построенные на скорую руку хибары, где прятались нищие и воры. Проезжая мимо, Пелхэм чувствовал на себе их взгляды, но он не боялся их. Он был при шпаге, и, кроме того, было что-то угрожающее в его черной одежде, в его суровом, аскетическом лице, в стриженых светлых волосах. Казалось, что во время этой поездки он готовится к предстоящей задаче — очищает свой ум и душу.
Когда он подъехал к Флитской тюрьме, занимался холодный рассвет. Стража у ворот впустила его без проволочек. Пелхэм вошел в тюрьму, пройдя через тяжелую обитую железом дверь, снова вступил в темноту. Предоставив тюремщику, который сопровождал его, следовать за ним, он повернул вправо, потом влево, спустился по сырому лестничному колодцу, прошел по коридорам, освещенным мерцающим светом свечей из ситника, пока не подошел к камере, где узник висел на цепях, прикрепленных к запястьям.
Пелхэм увидел, не испытывая при этом никаких чувств, что от боли у подвешенного старика на лбу выступил пот. Хотя он молчал, Пелхэм чувствовал его страх.
Ранее все сыщики Уильяма Уада получили предупреждение о предполагаемом заговоре против короля Якова и его министров.
— Мы должны быть начеку против католических шпионов в нашей среде, — сказал Уад своему верному слуге Пелхэму. — И мы должны остерегаться изменников всякого рода.
Как будто Пелхэм нуждался в том, чтобы ему напоминали о его долге.
Он велел тюремщику выйти, потом закрыл дверь камеры и повернулся к закованному узнику.
Кейт, жена Френсиса Пелхэма, услышала, что город просыпается: занялся рассвет, и повозки, наполненные провизией, потянулись из окрестных селений к рынкам. Она накинула шаль поверх батистового ночного платья и стала у окна своей спальни, где с полуночи горела свеча. Каштановые волосы свободно падали ей на плечи, и она казалась моложе своих двадцати двух лет.
Женщина прижалась лбом к стеклу окна в ромбовидных переплетах, вспоминая, как встала ночью, мучаясь от невозможности уснуть, и как ей представилось, что она видит в темноте за воротами того, кого и не чаяла больше увидеть, устремившего взгляд на ее окно.
Теперь никого не было видно. По-прежнему шел дождь. Серый ноябрьский рассвет лениво крался по полям и по крышам домов на востоке; а вдали она видела реку, которую хорошо знала, потому что всегда жила здесь, как и ее мать, бывшая в родстве с графом Шрусбери, то есть претендовавшая на благородную кровь.
Кейт почти не помнила мать — та умерла, когда Кейт было три года, давая жизнь долгожданному сыну, который тоже умер. Отец Кейт, грубоватый и добродушный мореплаватель сэр Томас Ревилл, так больше и не женился, но со страстью лелеял свою единственную дочь. Прежде чем отправиться три года назад в ту последнюю морскую экспедицию, из которой уже не вернулся, он привлек ее в свои объятия, прижал к себе и сказал, что когда-то ему очень хотелось, чтобы она была мальчиком. Но не очень долго.
— Никто не мог бы пожелать, — сказал он, — более храброго или любимого дитяти.
Кейт рассмеялась и заявила, что он воспитывал ее сурово, как мальчика; Ревилл пытался это отрицать, хотя очень слабо.
— А как насчет Варринеров? — напомнила она отцу. — Нед и его брат приходили к нам почти каждый день, когда я была маленькой. Я почти не видела девочек своего возраста.
— Я думал, что тебе будет не так одиноко на уроках, если мальчики будут учиться вместе с тобой. Я думал, что они станут тебе как братья. До своего несчастья их отец был моим хорошим другом.
Братья? Да уж, воистину так. Братья, которых стремишься превзойти и которых втайне обожаешь.
Кейт было семь лет, когда Нед и Мэтью присоединились к ней в ежедневных занятиях, проходивших в этом доме; и с самого начала она полюбила Неда — он был двумя годами старше ее — за его умение рассмешить, за ловкость, которую он проявлял во всяких физических упражнениях, кульбитах, стрельбе из самодельного лука и умении лазить по деревьям; эти умения он всячески старался передать Кейт, к отчаянью ее учителя. А Мэтью, старшего брата Неда, — ну что же, она любила его просто потому, что это Мэтью, большой, добрый и ничем особо не блиставший. Он даже не мог придумать оправдания, почему пропускал занятия, как делал это Нед за себя и за Кейт, за что и бывал регулярно порот.
Братья Варринеры приходили почти каждый день из своего дома на Фейтур-лейн. Почти четыре года продолжалось это блаженное время, эти товарищеские отношения — пока что-то не случилось и не погубило их отца, и их ежедневные посещения прекратились.
Кейт, которой было одиннадцать лет, была безутешна. И она решительно заявила:
— Я скучаю по ним. Я хочу их видеть.
— У них умер отец, дорогая Кейт, — сказал отец. — И теперь у них нет денег.
— Значит, мы должны им помочь!
Он колебался.
— Их мать горда. Они все гордые.
О последующих годах у Кейт сохранилось меньше воспоминаний, да они и были менее яркими. Позже она узнала, что Уильям Варринер, отец мальчиков, был вовлечен в какую-то авантюру и покончил с собой. Его вдова, теперь тоже опозоренная, отослала мальчиков из дома, и Нед, ее музыкальный, озорной Нед, стал подмастерьем у столяра. Она думала о его руках, они так хорошо умели обращаться с лютней, а теперь загрубели от физического труда. Отец нанял ей гувернантку, которую Кейт терпеть не могла, а сам все меньше времени проводил с дочерью. Возможно, он сожалел о свободе, которую предоставлял ей раньше, и теперь пытался исправить это, а возможно, то было естественное отдаление между отцом и дочерью.
Она взрослела, произошедшее было тяжело для нее. Ей казалось, что какая-то часть ее умерла.
Кейт было девятнадцать лет, когда отец пропал в море. Теперь она была действительно одинока и полагала, что в ее жизни ничего хорошего больше не будет.
В то время, когда ей казалось, что у нее нет больше будущего, она вышла за Френсиса Пелхэма, с которым познакомилась, когда была представлена ко двору, поскольку он был другом ее отца. Он ухаживал за ней с пылкостью и упорством.
Это произошло более двух лет назад. Теперь ей было все труднее и труднее терпеть прикосновения мужа. Она стала спать в другой комнате или в спальне сына, малыш часто недомогал.
И она не думала, нет, она просто не верила, что Нед Варринер когда-нибудь вернется.
В соседней комнате во сне вскрикнул ее ребенок. Кейт отвернулась от окна; детские воспоминания
