арестован, и обвинения были выдвинуты в мае того года. Пусть он вскоре после этого бежал, но его имя все равно должно было оставаться в списках.
Он сказал:
— Вы уверены, что просмотрели все записи?
— Невозможно быть уверенным более. Я проработал там десять лет.
Клерк протянул руку за списком и сунул его себе в карман, а потом, оглянувшись, чтобы убедиться, что за ними не наблюдают, снова протянул руку.
Нед отдал ему обещанную мзду — один золотой. Клерк поспешил уйти. А Нед понял, что он, по крайней мере формально, свободный человек. Нортхэмптон, должно быть, сдержал свое обещание и уничтожил все свидетельства того дела, которое заставило Неда уехать в изгнание. Но останется ли Нед на свободе, когда Нортхэмптон узнает о его возвращении, — это другое дело.
Он свистнул Варнаву и пошел через Чаринг-Виллидж к Стрэнду. Уже было далеко за полдень, и солнце окрасило осенние деревья, растущие вдоль этой деревенской дороги между Вестминстером и Лондоном, в бронзовый и темнокрасный цвета. Справа от него, среди просторных садов, спускающихся по склону к реке, стояли большие особняки, некогда бывшие дворцами прелатов, но теперь отобранные новыми властителями королевства — Дарем-Хаус, Арундел-Хаус и самый большой из них — Солсбери-Хаус, ставший теперь лондонским жилищем Сесила. Новые особняки мелкопоместных дворян уже не вмещались в границы города и все дальше оттесняли поля и сельские домишки. Девушки-прачки, сушившие простыни, разложив их на изгородях, увидели Неда с собакой и лютней и задорно окликнули его, попросив сыграть песенку, но Нед прошел мимо, покачав головой и улыбнувшись.
Подойдя к дому, на который он смотрел утром, Нед остановился у маленькой дверцы с высеченным на ней гербом сэра Томаса Ревилла. Потом пригнулся под нависшими яблоневыми ветками, и, вынув из кармана клочок бумаги, быстро написал на нем что-то огрызком карандаша.
Оставив Варнаву стеречь лютню и узел, он перелез через стену в том месте, где росло старое грушевое дерево, увитое плющом. Он вспомнил, как однажды влез на него, чтобы сорвать грушу для Кейт, но ветка подломилась, и он упал и повредил запястье. Чтобы утешить его, Кейт стащила для него на кухне печенье, а он лежал, страдая от боли, на кровати в комнате ее отца. Она плакала и говорила, что это ее вина.
Ей было почти десять лет, а ему — двенадцать. Это был, кажется, единственный раз, когда он видел ее плачущей.
Теперь сад показался ему меньше и не таким ухоженным, каким был раньше. Он осторожно прошел по дорожке, которая вела вдоль стены и была скрыта от дома рядом тисов; мох и опавшие листья заглушали его шаги; он подошел к потайному месту — подпертому дереву, почти заросшему теперь вьющимися одичавшими розами, зайдя за которое остановился, вынул сложенный лист бумаги.
И круто повернулся, услышав шаги.
Там стояла Кейт, прижав руки к губам, словно пытаясь заглушить крик неверия, даже страха. Она была не такой высокой, как ему запомнилось, и казалась более гибкой, даже хрупкой, в своем свободном домашнем платье из серой шерстяной ткани. Ее шелковистые каштановые волосы были заколоты на затылке; зеленые глаза горели на бледном лице.
— Нед, — прошептала она наконец. — Я могу подумать только одно, что вы лишились рассудка, придя сюда вот так — не предупредив, неожиданно. Прошу вас, уходите. Сейчас же.
— Мы были когда-то друзьями, — сказал он.
— Когда-то. Очень давно. А теперь я меньше всего на свете… Вы уехали, ничего не объяснив. Я не поняла. Я все еще не понимаю.
— Я уехал, — сказал он, — потому что если бы я остался, меня ждал бы суд и смертный приговор. Это я освободил Айвена Эшворта; и всякий, с кем я увиделся бы после этого, всякий, с кем я общался бы, тоже был бы замешан в это дело, особенно вы.
— Айвена Эшворта?! — переспросила она и недоверчиво покачала головой. — Но его освободили по дороге в Тауэр. Вооруженная шайка напала на стражу… Значит, это были вы. Ах, если бы вы рассказали мне. Если бы вы написали.
— Я ничего не мог сделать — ничего, — не подвергая вас опасности. Ваш отец был близким другом Эшворта. Вы тоже могли оказаться под подозрением. Я хотел дать вам знать. Чтобы объяснить. Я думал, по глупости, что у меня есть немного времени.
Она качала головой. Слезы выступили у нее на глазах.
— Времени? Что означало для меня время в ту весну два года назад?
Нед сложил руки.
— Наверное, то было радостное время, ведь вы вышли замуж за Френсиса Пелхэма почти сразу же после того, как я уехал. «Женщина переменчива, непостоянна…»
— Уходи, — прошептала она. — Уходи же. Все кончено. Ты понимаешь?
Она повернулась и торопливо пошла к дому. Нед остался стоять на месте. Сонная пчела, которую выманило наружу обманчивое осеннее солнце, неуверенно пролетела мимо него в поисках давно уже умерших цветов.
Ему казалось, что он все еще ощущает запах ее волос.
Сколько Нед простоял там, у дерева, он не знал. Но он довольно быстро пришел в себя, когда услышал шаги и голоса, доносившиеся со стороны дома. Нед повернулся и увидел двух слуг в ливреях, которые шли на него, подняв дубинки. Один из них гаркнул с вызовом:
— Что ты здесь делаешь? Отвечай без лишних слов.
— Я должен передать кое-что, — сказал он, — госпоже Ревнлл.
Зачем он назвал ее этим именем? Дурацкая ошибка, и все из-за спешки.
— Здесь нет никакой госпожи Ревилл, — рявкнул один. — Это дом Френсиса Пелхэма. Как ты сюда попал, ведь ворота заперты?
Нед колебался. Те подошли ближе.
— Попробуй-ка прорвись, — с вызовом сказал другой. — Увидишь, как здесь обходятся с такими, как ты.
Второй бросился на него с дубинкой и ударил по скуле. Нед отпрыгнул назад, быстро огляделся, ища, куда бежать, чувствуя, как кровь течет по щеке. Первый слуга кричал, зовя подкрепление из дома. Нед уже бежал, проламываясь сквозь кусты, а терн и шиповник рвали его одежду. Он перелез через стену в том месте, где его ждал Варнава; Нед слышал тяжелые шаги преследователей. Спрыгнув со стены, упал в грязь, испачкался, но почти сразу же вскочил и потащил Варнаву в заросли терна но другую сторону дороги. Там он, тяжело дыша, затаился.
Слуги Френсиса Пелхэма выбежали из ворот и подходили все ближе, прочесывая обе стороны дороги, ударяя по кустам своими палками. Но тут явилось неожиданное спасение. Сначала Нед услышал шум, пронзительную какофонию дудок, топот множества ног, и на дороге появился табор, направляющийся к городу со стороны Вестминстера. Из своего укрытия он видел вытянувшуюся вдоль дороги приближающуюся толпу — мужчин, несущих факелы, ярко горящие на фоне серого ноябрьского неба; женщин в отрепьях, ребятишек, смеющихся и шныряющих среди юбок.
Некоторые мужчины вели под уздцы вьючных лошадей, другие тянули повозки с дровами. То была годовщина Порохового заговора, и эти люди направлялись в город, чтобы развести большие костры, которыми отмечали поимку католиков-заговорщиков.
В этот вечер католикам будет небезопасно появляться на лондонских улицах. Нед, видя, что его преследователи с дубинками оказались временно отрезанными и не видят его, быстро выскользнул из своего укрытия вместе с Варнавой и смешался с толпой там, где она была гуще всего.
Так, под пронзительные звуки дудок и топот идущего табора, он подошел со своими новыми товарищами к месту их следования — к большому праздничному костру рядом с Линкольнз-инн-филдз, где будущие стряпчие четырех юридических гильдий и изгои из притонов белого братства, и все разнообразное население Лондона и его предместий — среди них есть люди законопослушные, а есть и не очень — соберутся праздновать поимку Гая Фокса и других изменников, которые умерли, крича от мучений, когда у них вырывали внутренности и бросали их в огонь.
