били ее пращами, а то и просто пиками.
Нас такая охота не привлекает, она, по моему разумению, для малых детей, но никто из нас не стал навязывать горгонам свои обычаи. Мы больше наблюдали. Хтония и Кирена держались у меня за спиной – не доверяли горюнам, берегли меня от случайного удара. Но ми камень, ни дротик не полетели в мою сторону.
И вообще эта охота не стоила бы упоминания, если бы загонщики, шарившие по дальним зарослям, не разбежались с воплями, творя охранительные знаки. Вслед им несся раскатистый рык.
Некри подъехал, чтобы сообщить очевидное – охотники повстречали льва. И лев был один. Вожди, собравшиеся вокруг него, размахивали дротиками и выкрикивали нечто непонятное, но воинственное. Несомненно, они желали продолжить забаву. И уже готовы были нестись вскачь, когда вспомнили о нашем присутствии.
Ни мне, и никому из моих людей ни разу не приходилось охотиться на львов. На медведей, волков, кабанов, барсов, диких быков – да, но не на львов. У нас на полуострове, они, говорят, водились в незапамятные времена, но их истребили, а в Апии – и того раньше (правда, они это отрицают). Поэтому мы ничего не знали о повадках этих зверей и не удивились тому, что лев в одиночку бродит вблизи охотничьих угодий.
Теперь я знаю, что такое встречается крайне редко. Обычно львы живут семьями, и взрослый лев в семье бывает один. Охотятся только львицы, а лев годится лишь на то, чтобы продолжать свой род, и драться с другими львами – включая собственных потомков. Тот, кто уступит в бою, погибает или изгоняется.
Впоследствии горгоны рассказывали мне, что нередко такой изгнанный лев начинает совершать набеги на деревни, чего львы, живущие семьей, никогда не делают, и, попробовав человеческого мяса, уже не хочет никакого другого. Он будет убивать людей до тех пор, пока не найдется человек, который убьет его сам. Возможно, они не лгали. Но слишком уж эти истории о победителях львов-людоедов напоминали сказки, слышанные мною и других краях, где подобное могло случиться столетия назад. Сама я со львом-людоедом никогда не сталкивалась.
Зверь, встреченный нами у озера, наверняка был из тех одиночек, изгнанных более молодым и сильным соперником. Но вряд ли он забрел так далеко от людских жилищ, желая попробовать человеческого мяса.
Я велела нашим присоединиться к охоте. Вожди разразились криками возмущения. Лев принадлежал им, и то, что на него посягают чужаки, оскорбляло их гордость. Но потом один из них, по имени Зуруру (я «владела именами» всех присягнувших мне вождей) рявкнул нечто вызывающее, и Некри оскалился в ответ. Я поняла их – пусть мол, баба покажет себя, ежели кишка не тонка. Войском командовать – много силы не надо, и уменья тоже, а сладить с Великим Зверем под стать лишь могучему воину.
Мы поскакали прочь от озера, в сторону равнины, и вскоре оказались на просторе, среди высокой травы и колючего кустарника. Загонщики, рассыпавшись, визжали, дудели, барабанили и вертели трещотками. Мои люди по-прежнему держались за мной, вожди со свитой ехали по сторонам и чуть поодаль. Потом трава расступилась, словно сама собой, и зверь, которой должен был убегать, вышел нам навстречу.
Львы бегают плохо – это я узнала впоследствии. Но при всей своей мощи могут двигаться легко и стремительно, особенно в прыжке – вот что дает им преимущество перед другими хищниками. Все это было мне пока неизвестно, и я внимательно вглядывалась в зверя. Он оказался гораздо больше, чем я предполагала. В песнях и охотничьих рассказах львы предстают величиной чуть ли не с гору – ну, с буйвола непременно, – и, памятуя о том, я думала, что вряд ли он превзойдет размерами гепарда или снежного барса. И ошибалась.
Он был велик, и силен, и полон достоинства, когда стоял, не двигаясь, перед всадниками. Не бросился на нас, но и не сделал попытки уклониться от встречи. Должно быть, ему просто надоело убегать. Он смотрел на меня – желтые глаза, грива почти такого же цвета, как мои волосы. Говорят, лица людей, пораженных белой болезнью, похожи на львиную морду. Не знаю, не видела. Но с тех пор львиный лик казался мне более схожим с человеческим лицом, чем морда другого животного. И даже лица иных людей.
Я сделала знак, запрещавший стрелять. Это было бы проще всего. И подлее всего. Что не всегда совпадало. Непобедимые «избранники Богини», если воспользоваться тем глупым словом, что любят в Алии – силачи и драчуны из сказок, которые обязательно душат львов голыми руками. Вы, конечно, слышали об этом. Но я знала, что у меня недостанет сил этого сделать. И подначки вождей пропадут зря.
Хтония, возвышавшаяся справа от меня, протянула копье. Она была права. Лучше всего пронзить льва копьем. И сделать это, приблизившись к нему пешей. Но я так не сделала. Царь зверей достоин лишь царского оружия, от которого умерли Ахилл и многие цари до него. Охотиться верхом сейчас было опаснее всего. Конь, даже боевой и обученный, может взбрыкнуть и понести, упасть, придавив наездника и оставив его беззащитным перед когтями и клыками хищника. Горгоны не могли этого не знать. Так даже лучше.
Я вытащила топор из-за спины и сжала коленями бока Аластора. Только скифы и мы умеем управляться с лошадьми без помощи поводьев. Другие народы считают это чем-то вроде колдовства.
Лев не стал убегать, как прежде от загонщиков. Напротив, он устремился навстречу мне, словно лишь меня и ждал, и дождался, Наконец. Аластор захрапел и сделал попытку подняться на дыбы. Но я погнала, его вперед. Нужно было прикончить льва одним ударом. Он это заслужил, И если бы я не успела убить его сразу, он единым прыжком сбил бы меня вместе с конем.
За миг до того, как он прыгнул, я взмахнули топором. Я доверилась оружию, и оно вело меня за собой. Древнее лезвие ударило в загривок льва. Вся моя сила ушла в удар, и Аластор, почувствовав это, взметнулся на дыбы и заплясал на задних ногах.
Топор остался в загривке поверженного льва. Я скатилась на землю, и спружинив, вскочила на ноги. Если бы удар оказался не Точным, тут же мне, вероятно, и конец при шел. Но я знала, куда бить. Голова льва не была отсечена от тела, но позвонки рассечены.
Когда подъехали мои воины и вожди горгон, агония уже завершилась. Я вырвала топор из раны и передала его Кирене, которая съехала с седла, отдуваясь, и с таким шумом, что, казалось, земля содрогается. За ней последовали некоторые другие.
Но мои горгоны оставались недвижны. Лица их были обращены ко мне, никто не кричал и не улюлюкал. Или я ненароком нарушила какой-то священный запрет? Нет, непохоже. Они не испытывают негодования, они чего-то ждут от меня… Чего?
В этой земле сохранились самые древние, давно позабытые в других странах обычаи. Помнят ли здесь и тот, что соединяет охотника и зверя, жрицу и жертву, царицу и царя?
