свидетели, собравшиеся к месту вознесения клятвы.
Мы остановились там, где кончались пес-ки. На границе отвратительного леса, служившего прикрытием болот тянулась вырубка. Между пнями была расчищена дорога. Канал оказался севернее, по левую руку от меня.
В тишине стало слышно, как фыркают кони, как самофракийцы переминаются с ноги на ногу, и скрипит амуниция. Со стороны болота не доносилось ни звука. Может быть, моих дозорных, посланных вперед, вти- хую перерезали, и трупы их валяются на дне канала? Тогда пусть горгоны, что бы они там ни приготовили, не рассчитывают на свои золотые серпы и каменные топоры евнухов.
Затем послышались музыка и пение – сперва тихо, почти беззвучно, по мере приближения – громче, но по-настоящему громкими они так и не стали. Замелькали огоньки.
Ясделала знак «готовься», хотя, наверное, это было лишнее – мои и так были готовы к бою. Но бой ли ожидал нас впереди? Странное шествие двигалось по вырубке, еще более странное, чем мы сами. Похоже, нее население – человечье население – Змеиного Болота вышло нам навстречу. И ни у, кого из них, насколько я могла видеть, не оказалось оружия. Даже у евнухов-охранников.
Они ступали впереди, но, словно достигнув Незримой черты, останавливались, расступались и выстраивались по краям дороги. Вме сто неподъемных топоров в их лапищах теперь были музыкальные инструменты. При своей глухоте к музыке я могла лишь выделять звуки флейты, систров, барабанов и трещоток. Тяжелые, лоснящиеся рожи евнухов оставались неподвижными. Те, кто не играл на флейтах, пели, но без слов, не разжимая губ.
Точно так же, голосом выводя непонятную мелодию, вторили им младшие горгоны, показавшиеся следом. Как и в подземном храме, они были полностью обнажены, и даже больше, чем тогда. Сейчас они шли без масок, изображавших змеиные головы. Было еще одно отличие. Зачесав волосы наверх, они водрузили на собственные головы маленькие светильники – вот что за огоньки мелькали над дорогой. Чтобы светильники не падали, а горячее масло не проливалось, горгонам следовало держаться очень прямо. Так они и держались, но это не мешало им танцевать! Ибо передвигались они, танцуя, а выйдя вперед, продолжали пляску. Я уже видела ее – это была начальная часть ритуала первого круга. Их движения повторяли движения змеи, приподнявшейся на хвосте и раскачивавшейся из стороны в. сторону, и, как эти движения, завораживали взор смотрящего.
Как я уже говорила, в значительной мере то, что именовалось магией горгон, было доведенным до совершенства умением тем или иным образом ввергать в столбняк наблюдателя, При условии, что он невежественный и непосвященный. И отчасти они своего добились. Взглянув на самофракийцев, я заметила, что они уставились на горгон во все глаза, а уж лица их… Ни разу у них не видела я таких лиц, хотя выражение это было мне знакомо.
Странно… Уж в нашем-то обществе к виду Голых женщин они давно могли привыкнуть. Но – поправила я себя – наша нагота не содержит в себе соблазна. Она связана с боем, бегом, воинскими упражнениями. Пылью и потом. Потому что вымыться самой быстрее и проще, чем стирать одежду.
А Ихет… Даже в своем прозрачном платье она держалась так, словно ее тело источало ледяной холод. Вероятно, это свойство, не прожденное, так привитое, было присуще всем аристократкам с Керне.
Здесь глазам самофракийцев представало совсем иное. И не только движения змей, усыпляющих жертву, повторяли раскачивающиеся перед нами тела. Пожалуй, я поторопилась, решив, что горгоны вышли безоружными. Оружие было всегда при них, так же, как их сила. И пусть она нам чужда, но все же понятна. И я могла бы все это оправдать, если бы не видела тупых, бессмысленных рож евнухов, словно вместе с мужским достоинством тех лишили и мозгов. А ведь в большинстве своем это были их дети. Ну, не этих самых горгон, так предыдущего поколения, но какая разница?
Длился этот танец, с моей точки зрения, слишком долго. Наконец плясуньи содрогнулись в последний раз, замерли на миг, широ ко расставив ноги (ни один светильник не погас), и тоже расступились.
Поскольку я упомянула об оружии, маневр сей напоминал перегруппировку во время боя. И, как в бою, вступили основные силы – старшие горгоны.
Одеты они были как обычно, но тоже без масок. Вероятно, окажись здесь люди с побережья, они от ужаса и потрясения тотчас бы кинулись ниц. Но на моих воинов это зрелище не произвело должного впечатления. Они уже видели горгону без маски и не понимали символического значения жеста – горгоны открыли лицо под открытым небом, за пределами Змеиного Болота.
Да, тут хозяйки храма, пожалуй, просчитались. Размягченные танцем младших жриц, самофракийцы вместо того, чтобы испытать благоговейный трепет, вновь собрались и насторожились.
Мои знакомые – Горго, Мормо и Алфито – шли в первом ряду, за ними следовали стальные: Андрофорос, Пелора, Наргея, Эндеис, Форкис, Кердо и другие, чьих имен я не знала. Их лица, никогда не ведавшие солнечных лучей, под луной, в мерцании светильников, были мертвенно белы, глаза – как чернильные пятна, отражающие язычки пламени. Горго, тяжело ступая, вышла вперед. Бессловесное пение и музыка мигом стихли. Но Горго молчала. Несомненно, она по-прежнему ждала, что я поприветствую ее первой. Что ж, я доставлю ей такое удовольствие. Не ради признания ее власти, а из простой учтивости.
Я даже с Аглиболом вела себя предельно вежливо, не то, что с посвященной жрицей. Стоило также отметить, что Мормо, которая быластарше возрастом и пользовалась в храме большим влиянием, предпочла держаться в тени.
– Хвала Богине, – произнесла я.
– И слава ей, – прокаркала Горго.
Мгновение она молчала. Потом продолжила.
– Да, слава Ей, и ради Ее славы пришли мы сюда беззащитными, и готовы положить головы под стопы ваших коней.
Говоря так, она, однако, не делала попытки преклонить колена и тем более подсунуть Голову под копыта моего Алая (сегодня я выехала на нем, а не на Аласторе).
– Не значит ли это, что Змеиное Болото принимает мои условия?
– Да. Но не радуйся, служанка Богини, и не думай, что ты победила нас, и мы идем под твою высокую руку. Семь дней, по числу семи великих звезд, осененных могучими силами, и семи духов бездны в семи преисподних, предавались мы молитвам и посту, взывая к Богине, дабы она, в неизреченной мудрости своей, просветила нас. И на восьмой день сморил нас сон, и во сне мы слышали голос Богини, ибо если бы
