огромно. Он глубоко проник мыслию в потустороннее царство, и духов мог он вызывать из бездны…
Я пожала плечами.
– И я могу, и всякий это может. Вопрос лишь, явятся ль они на зов?
– К нему являлись… Он даже принудил их служить ему гонцами…
– А братия после этого доверила ему храмовую печать, и позволила распоряжаться лошадьми из своей конюшни…
Брат Тео в ужасе уставился на меня.
– Откуда вы знаете?
– Письмо с такой печатью и конь случайно попали ко мне.
– Значит, вы не связаны с Анофелесом?
– Ни разу в жизни его не видела.
Он вздохнул.
– Да, так оно и было. У нас все кони, да и другие животные, посвященные Краю, темной масти – траурной. Но я отвлекся. Целые дни Анофелес проводил то в библиотеке, то в лабораториях храма, ставил какие-то эксперименты, в которых я, многогрешный, ничего не смыслю. В одной из лабораторий и произошла катастрофа. Не знаю, что там случилось. Это было днем, и в главном зале шла служба, посвященная Краю в ипостаси Солнечного Удара. Лишь несколько братьев, обремененных сугубо важными заданиями, и потому освобожденные патриархом от богослужений, работали в лабораториях. И когда раздался чудовищной силы взрыв… – на сей раз он прервался не ради драматического эффекта. – Правое крыло, где располагались лаборатории, разнесло в щепы. Балки, перекрытия и части купола обрушились. Никто не спасся.
– Как же вы уцелели, брат Тео?
– Увы мне! Я один находился в левом крыле, подводил баланс к ежеквартальному отчету. Ведь я был счетоводом и делопроизводителем храма. И потому, когда Край, в неизреченной мудрости своей, пожелал забрать братию к себе, меня он отринул, за то, что я пренебрег участием в службе ради сиюминутных забот…
– Что же вы делали после?
– Хоронил братию, – угрюмо отвечал священнослужитель.
– И Анофелеса?
– Его – нет. Он, верно, находился в эпицентре взрыва, и его разорвало в клочья. Так что хоронить было нечего.
– А почему вы так уверены, что именно занятия Анофелеса привели к столь плачевным последствиям?
– Чувствую, – отвечал брат Тео совершенно как Бедный Генрих. – Конечно, у меня нет подобающих знаний, чтоб это объяснить… Но в предшествующие дни он притащил хрустальный шар, на котором братья гадали и коим осуществляли связь с отдаленными странами, в злосчастную лабораторию. Чует мое сердце, что он пытался напрямую связаться с Тем-еще-Светом. А это против воли Края.
– И вы предполагаете, что в результате его опытов шар взорвался? – «И в тот же день замутился шар в Динас-Атасе», – про себя добавила я.
– Не представляю, что еще могло случиться.
Похоже на правду, подумала я. Предположим, Анофелес пришел к выводу о потусторонней природе агрессоров. Может быть, об этом ему сообщили призрачные гонцы. И он решил разузнать подробности без посредников.
Но каким образом он, не покидая храма, вышел на героев? Тоже призраки подсказали?
– Брат Тео… вы что-то говорили насчет того, что в храме фиксировались необычные случаи смерти. Это только к людям относится?
Теодолит всплеснул сухонькими ладошками.
– Разумеется, нет! Вера в Край Неминуемый чужда человеческому шовинизму! Край един для мужчин и женщин, гномов и орков, вампиров и драконов, оборотней и великанов! Но волшебные существа кончают живот свой реже, чем неволшебные. Поэтому мы собирали сведения обо всех известных случаях смерти магических созданий.
– И эти списки сохранились?
– Увы, они пережили тех, кто их составлял.
– Так. Брат Теодолит, прежде, чем вы отправитесь отдыхать, не проводите ли вы меня в библиотеку? Если это не чрезмерная дерзость с моей стороны.
– А ваш товарищ?
– Да пусть себе дрыхнет. Окна же закрыты ставнями.
– Тогда идемте…
Как будто я и не покидала Вестенбурга. Те же полки, уставленные томами, томищами, папками и свитками. Тот же неистребимый запах книжной пыли.
Но здесь я была предоставлена себе. Брат Теодолит уже достаточно испереживался во время нашей беседы, и я сказала ему, что разберусь сама. После его ухода я распахнула окно, полюбовалась мельком на лес, поутру окружавший низину непроходимой стеной, и принялась искать каталог.
Потребные мне документы значились под грифом «Чудовища, убиение». И когда я их обнаружила, то зауважала дотошность служителей Края. Они вели свои записи несколько столетий, причем скрупулезно
