Но от меня в этом странствии столько раз скрывали правду, что поступать так же было бы негоже.
– А это была вовсе не амрита.
Взгляды всех присутствующих устремились на меня.
– Не амрита? А что же?
– Когда мы вошли в пещеру, я швырнула фонарь об стену…
– Значит, это сделали не колдовские силы? – перебил меня граф Бан.
– Разумеется, нет. Мне известно заклинание ночного видения, но оно, как все стандартные заклинания, действует один раз за квест. Поэтому я берегла его на самый крайний случай. Перед тем, как разбить фонарь, я прочла заклинание. А потом выплеснула амриту из чаши и заменила ее жидкостью из бутылки, которую позаимствовала в дхармсале из вашего багажа, граф Бан.
На сей раз взгляды переместились на графа, и были они куда как более укоризненными.
– Какой такой бутылки? – пророкотал Ауди.
Шланг, сидевший с перевязанным горлом и лишенный даже возможности пищать, что-то осуждающе прошипел.
Бывший магистр смутился.
– Это была аквавита… Я взял ее с собою, чтобы выпить с вами после победы. И не говорил, чтобы не вводить никого в искушение. А сам не сделал ни глотка!
– Это уж точно, – проворчала я.
– Вот достойное подтверждение того, что водка – яд, – провозгласил настоятель.
– Ничего не понимаю… – сказал граф. – Обычно аквавита не оказывает такого действия… а это была самая лучшая. Я купил ее у дворцового эконома Ваньки-ключника, и он уверял меня, что она из запасов самого царя Ивана…
– Царская, стало быть? Ох уж эти мне поволчане, вечно норовят обмануть доверчивого иностранца… Хорошо, что я сообразила отвинтить пробку и понюхать, что там в бутылке. По запаху царскую аквавиту с нормальной ни за что не спутаешь. А потом я забрала бутылку. Ради вашей безопасности.
– И ради собственной выгоды, – ввернул Ласкавый.
– А что, кто-то предпочел бы другой исход?
Мои соратники сочли возможным промолчать.
– Итак, преподобный Читтадритта, вы вправе наложить на меня епитимью за то, что я погубила волшебный фонарь и запас амриты.
– А, ими все равно не пользовались… – теперь, когда все загадки разрешились, Читтадритта вернулся к первоначальному состоянию благожелательной отрешенности.
– И Золотой Фазан испорчен безвозвратно, – не унимался Ласкавый.
– Ну, ради этого я сюда и направлялась… Вижу, граф, вы огорчены. Не надо! Золотой Фазан – не жар- птица, которую вы искали. Представляете себе, что было бы, попади он к вечно нетрезвым волкодавльским волхвам? Вспомните лучше, что вы не бродяга, а воевода Заволчанский. Нельзя же вечно сваливать свои обязанности на Блина Горелого. Братки ждут вас!
– Пожалуй, вы правы, – согласился граф.
– Погодите! – вступил Ауди. – А куда девался Анофелес?
– Погиб под Балдино, как мы с самого начала и предполагали. Два выживших злых мага – это уже явный перебор!
– Что ж, – заключил настоятель, – отдохните, сколько сочтете нужным, и пусть за это время осенит вас видение пути!
Мы пробыли в монастыре еще два дня. Пи Си с приспешниками загрузили в повозку вместе с пресловутым свитком и отправили в долину. При этом настоятель сказал им речь о мерзости их поведения. Я той речи не слыхала, но, надеюсь, она была достаточно нудной и нравоучительной. Кроме того, я от души пожелала им попасть в рощу гандхарвов, когда те будут в подходящем настроении.
А потом все почувствовали, что пора и честь знать, и стали собираться в дорогу. Ауди с графом возвращались в Заволчье, а вот что собирались делать другие?
Об этом я предпочла спросить у них самих.
Ласкавый и Кирдык укладывали вещи.
– Мы тут посовещались и решили открыть совместную сыскную фирму, – объяснил мне суржик. – «Ласкавый Кирдык», как тебе название? Граф Бан обещал нам свое содействие.
– В Братках будете базироваться?
– Нет, там разве что представительство откроем. Что там искать, кроме потерянного града Кипежа? А закрепиться попытаемся в Волкодавле. Это для начала. А там, может, и на международную арену выйдем!
– Что ж, Ядрена Феня вам в помощь…
Попрощавшись с бывшими контрразведчиками, я вышла в монастырский коридор. И услышала пение Шланга, доносившееся из его кельи. Несомненно, к миннезингеру вернулся голос.
Я вошла в келью. Миннезингер с довольным видом сидел на циновке, раскладывая какие-то листки бумаги, и напевал:
