Она не могла понять, почему мы миримся с присутствием мужчин на острове, почему мы их просто не перебьем, как Акмона и его людей?
До меня вначале не доходила причина ее ярости – ведь мужчины на острове не сделали ей ничего дурного, – и в особенности, ее ненависти к Келею, которого она впервые увидела вместе со мной.
Келей попал в выборные от рабов и взял себе за правило неизменно советоваться со мной по разнообразным поводам, да и как кормчий он имел на это немало причин.
А Митилена хотела, даже требовала, чтобы я уничтожила его только на том основании, что он мужчина. Но я не собиралась этого делать. Келей был единственным из чужих, кто стоял рядом со мной, когда я решила напасть на остров, и принял мое решение. Он победил свой ужас. А после той бури он, по-моему, уже вообще ничего не боялся, истратив весь свой страх разом. И ведь наверняка он сознавал опасность лучше, чем я. Он был кормчим с опытом морских сражений. И поэтому был нужен людям на острове не меньше, чем я. А может, и больше. Пешком-то отсюда не уйдешь.
Но Митилена не желала ничего понимать. Келей был мужчиной и еще имел наглость что-то мне советовать – и этого достаточно.
Я пыталась объяснить ей, что ненависть к мужчинам – такая же глупость, как и все, что о нас рассказывают. Зачем их ненавидеть, они и так Богиней обижены. Их жалеть надо, умственно слепых, неспособных познать то, что знаем мы.
– Они тебя пожалеют? – процедила Митилена.
– Нет. Именно из-за своей слепоты и глухоты.
– В вашем народе я тоже не заметила особой склонности к жалости.
– Разве это теперь не твой народ?
Тогда, уставясь мне в лицо своими черными глазами, она начала говорить, почему она не будет жалеть мужчин и не хочет их жалеть. Она поведала обо всем, что творили с ней на острове. Она оказалась из тех, кого пираты держали для себя (что с ней было до Самофракии, она мне не открыла, это мне предстояло узнать позже).
Я не стану повторять ее рассказа, он не для всяких ушей. И если уж выслушать это было невыносимо тяжко, каково же было это пережить! И теперь я понимаю, почему Митилена не может без содрогания смотреть на мужчин – на всех мужчин, даже самых безобидных и дружелюбных.
И я поняла, что разубедить ее мне не удастся. Но и она больше не уговаривала меня перебить мужчин на острове. Хотя ненавидеть их не перестала.
Богиня, она их так ненавидела, что порой мне становилось не по себе, и приходилось напоминать себе, что она пережила.
Может, поэтому она с удесятеренной яростью бросилась в учение и делала успехи удивительно быстро. Она превзошла в боевом искусстве всех здешних женщин и многих мужчин, а это, вероятно, стало ее целью. Но спрашивать она не перестала.
Однако это были уже другие разговоры. К тому времени, когда нас выбросило на остров, Митилена почти утратила веру в справедливость. Но когда она увидела, как мы выбираемся из воды – женщины с мечами, побеждающие мужчин… И еще я кричала: «Неотвратимая справедливость!» Она думала тогда – это угроза, и только потом узнала, что это имя моей Богини. И она захотела узнать о ней больше.
Митилена, как я уже сказала, была родом с Архипелага, а вера жителей Архипелага, изначально схожая с нашей, искажена еще больше, чем у троянцев. Поэтому она думала, что богинь несколько, и одни из них добрые, а другие злые.
Я объяснила, что Богиня одна, но у нее три ипостаси и тысяча лиц, а имен сосчитать невозможно.
Добра и зла для нее не существует, это понятия, свойственные только нам, смертным. И также не важно для нее, добры мы или злы по своей природе, имеет значение лишь то, правильно ли мы поступаем или неправильно. Ибо существует Путь, по которому мы либо идем, либо сворачиваем с него. Тех, кто свернул с Пути, Богиня оставляет. Вином рождении человек может вернуться на Путь, а может уклониться с него еще больше, что сейчас и происходит. Однако в разных своих ипостасях Богиня может быть по-разному милостива. Поэтому можно выбрать для служения ей любой ее облик – Дике Адрастею, как я, или Родительницу, или Ту, кого не называют, или других, благо их не счесть.
Все это напоминало наши беседы с Кассандрой. Но Кассандра была царской дочерью и жрицей и имела Дар, какого нет у меня, хотя мне следовало за это благодарить Богиню.
Митилена же была недавней рабыней, и у нее не осталось ничего, кроме природного ума и желания отомстить миру. Во многих отношениях этого достаточно. Однако мои рассказы она усваивала избирательно.
Вспоминаю одну нашу беседу о природе добра и зла, и о Пути.
– Главное, – сказала я ей, – не то, что представляется нам дурным или хорошим, а соответствие Пути. Насколько ты и твои действия соответствуют Пути, они и хороши, а не с точки зрения добра и зла… Проявляться это может по-разному. Но здесь критерий просматривается ясно. Если ты примеряешь себя к Пути – это правильно. Если ты примеряешь окружающее к себе – это неправильно. Чем больше ты изменяешь мир, не изменяя себя, тем больше отходишь от Пути. И Путь жестоко мстит, но не тебе – ты не в счет, а окружающему миру.
– Я не понимаю.
– Все совершенно ясно. Женщины изменяют себя. Мужчины изменяют мир. Женщины верны Пути, следовательно…
– Ты все сводишь к одному.
– Потому что все к этому и сводится.
И она истово вознесла хвалу Богине, Хозяйке моря, Владычице зверей, Стреловержице и Подательнице смерти, Луне новорожденной и Луне убывающей, Той, что держит небо и землю.
Я заметила, что срединный образ Троицы она опустила. По-моему, понятия Пути и возрождения душ так и остались ей совершенно чужды. Но она была умна, а в остальном, я уже говорила, главное – выбрать.
