Проходит год. И кое-кто (говорят – местные отморозки, с чем опять не согласны адвокаты, только другие) застрелил находящегося на отдыхе… Нет, не олигарха. Губернатора. Второго по счету из северных регионов. Губернаторы, они тоже отдыхают, и тоже в таких местах, где снайперу очень легко прилечь за камень или за волну. Кое-кого до сих пор не нашли. Даже не установили кое-кого из тех, кто этим кое-кому губернатора заказал. Такое бывает. Часто, но бывает.
После этого несчастного случая, а иначе случай в отсутствие подозреваемых в организации и исполнении никак не назовешь, прошло жалких пятьдесят три дня. И кое-кто, средь бела дня, по заказу кое-кого, на людной московской улице застрелил еще одного губернатора, чья северная область славилась алмазами, пушниной и рыбой. Кое-кто сейчас, по сведениям следственных органов, находится кое-где, но обыватели могут спать спокойно, потому что каждый шаг кое-кого находится под полным контролем кое- каких силовых структур. Справедливость восторжествует. Но пока до торжества рано, кое-кто имеет прочные связи. Кто именно и где – устанавливает следствие. Кое-что уже установлено, но понять, что именно, трудно. Особенно трудно понять тем, кто устанавливал, ибо они сами не совсем ясно понимают, что нужно было устанавливать изначально.
И вот – новый несчастный случай. В одну из сентябрьских ночей кое-кто, окончательно потеряв совесть, человечность и страх, перерезал горло уже четвертому за последние несколько лет губернатору. И снова руководителю северной области, удаленной от центра на немалое расстояние.
Беда какая-то, думал Кряжин, закрывая глаза от истомы. Пар пронизывал его до костей, и он мечтал уже о том, как выйдет из парилки и рухнет в прохладный бассейн. А после обязательно выпьет нарзану. Сколько влезет – литр так литр.
Так вот, о беде. Зараза какая-то поразила северные губернии. Что ни год – то смерть нового руководителя. Не слишком ли велик «чеченский» след? Уж показал бы кто его Кряжину, что ли. А то у того прямо-таки фантазии не хватает. След йети – снежного человека – видел. Впечатляет. Никак не меньше пятьдесят второго. Любомиров слепок месяц назад приносил. Старожилы из Якутии написали заявление – опять у тех корова пропала, йети съел. И гипсовый след прислали. Молибога под лупой за два часа, помимо пальцев с когтями, разглядел подошву солдатского сапога и целый день удивлялся – где они нашли такой сапог. Откуда ни пришлют след, везде сапог просматривается.
Вот и Кряжин сейчас в раздумьях. Во всех областях, где губернаторов убивали, кавказские этнические преступные сообщества расширяются и плодятся, как зайцы в период отстрела лис и волков. Малику Резун не по душе пришелся, говорит, не умел Константин Игоревич (и ведь правильно поправил: не Игорь Константинович, а именно – Константин Игоревич!) добро людям дарить. Даже за деньги. Сказал Малик, что если Шахворостов не сделает выводы, то ему тоже снизу смотреть, как трава растет.
Такие дела. После дел тех и думай, где чей след. А Майя говорит – «пи-и – вау!». И ведь точно заметила – именно так, а не наоборот, хотя при закрывании дверей должно быть: «вау! – пи-и». Нет? Закрывал ведь дверь Резун, верно? А не открывал! Горничная открыла – точно: «пи-и – вау!» Кряжин специально послушал. Закрыла: «вау! – пи-и». Получается, что Майя из-за уступа вышла в тот момент, когда Резун гостя на пороге встречал, а не когда дверь закрывал.
Вот из-за этих недоразумений и мелочных придирок Кряжин женщину, нужную себе, и не нашел, наверное. Они все, как Майя, – говорят одно, делают другое, а думают третье. И при том требуют постоянного внимания к себе и участия. А Кряжин разве невнимателен? Сказала одна такая, Майя: дело было так. Советник отнесся к ее словам со всем участием и внимательностью. И что вышло на поверку? Вышло наоборот. И при этом еще неизвестно, что она думала в тот момент, как говорила. А вы толкуете – бирюк. Да не бирюк Кряжин! Он внимательный.
Сидельников приехал, как от него и требовали: небритый, развязный, в кожаной удлиненной куртке (см. «Карты, деньги, два ствола») и туфлях за двести пятьдесят долларов. На шее его, к его великому неудовольствию, висела цепь-«веревка» толщиной с палец и причиняла арендатору чудовищное неудобство.
– Я его боюсь, – сказал пораженный Тоцкий, в ответ на что капитан длинно сплюнул ему под ноги и поправил на брюках мотню.
Из Москвы, помимо заимствованной у жены знакомого банкира цепи, Сидельников привез новости. Ему позвонил Яресько и отчитался за безопасно проведенные двое суток жизни. Это радовало. Огорчало другое. Яресько после нервных потрясений на Дмитровке не мог выйти из стресса, и это состояние сказывалось на всех жизненных функциях его организма, включая обильное потовыделение и кое-что еще. Уже на вторые сутки пребывания в квартире своей знакомой Павел Маркович лежал в постели как бревно и тешил секретаря директора банка ценных бумаг рассказами о хорошей погоде в столице. К окончанию вторых суток секретарь начала ощущать себя случайным свидетелем репетиции в будке главного синоптика страны перед выступлением по ТВ. А после поставила ультиматум: либо Яресько возьмется за ум, то есть – за дело, либо пусть убирается прочь. Старший оперуполномоченный МУРа Сидельников посоветовал администратору выйти на Невский и сходить к психоаналитику. И предупредил, что если он не возьмется за «дело», то есть – за ум, то у него пропадет еще и аппетит.
Звонила Майя. Спрашивала, как дела. Смагин ответил, что нормально. «Нашли убийцу?» – «Почти». – «А с Дутовым разобрались?» – «С ним пока хирурги разбираются».
Переживал по поводу потери руки Дутов страшно. Проклинал всех, включая Кавказ, Генпрокуратуру и меткость ее представителей. Говорил на допросах, что хватать оружие не хотел. Хотел поправить пистолет на столе, чтобы тот ровно лежал. Мол, бывший военный, а в армии все либо параллельно, либо перпендикулярно. «Глок» же его лежал по диагонали, и это причиняло ему величайшие нравственные страдания. Адвокаты Анатолия Сергеевича относились к заявлениям начальника СБ «Потсдама» с некоторым сомнением и строить на них свою защиту не торопились. Особенно после того, как в порыве отчаяния Дутов однажды воскликнул: «Как жаль, что не успел!..»
Маша Райс уехала в Омск, к тете. Уже звонила, говорила, что долетела хорошо…
– А где плохие новости? – не выдержав, врезался в монолог капитана Кряжин.
К плохим новостям относилась пропажа управляющего гостиницей Занкиева и прокурорского работника Пуштина. Что касается судьи Харлампиева, так беспристрастно вынесшего постановление об изменении меры пресечения Занкиеву, то судейское сообщество проявило недюжинную солидарность и встало за него стеной. Представление Генерального прокурора России было рассмотрено, как и положено, в десятидневный срок, то есть – в тот же день. Судебная коллегия в составе трех судей Московского городского суда, быть может, и разрешила бы вопрос Генерального по существу, однако квалификационная коллегия судей не дала на то согласия. Четырнадцать ее членов от правосудия и семь членов от общественных организаций сделали все возможное для того, чтобы состава преступления в действиях коллеги Харлампиева не усмотреть.
«Еще не хватало, – сказал один из членов, – чтобы нас подвигли на рытье расстрельных рвов те, кто хочет использовать нас в своих конкретных сиюминутных целях. Конвергенция правосознания еще не случилась, и на данном этапе мы должны сказать твердое «нет!» всем носителям реакционной трансцендентальной правосубъектности, кто с вызывающей очевидностью новой оппозиционности попирает сами основы права»…
– Ну-ка, дай сюда, – не поверил своим ушам советник, забирая из рук капитана ксерокопию решения квалификационной коллегии судей.
Перечел и убедился: Сидельников трезв.
Он переломил документ вчетверо и, зло прищурясь, спрятал его в карман.
– Я это сохраню, – пожевав губами, вытянул из кармана сигарету. – Я всегда говорил, что одна голова – хорошо, а две – уже некрасиво. Что спрашивать с того, у кого двадцать один член. Я это сохраню.
Малика «разводили» по всем правилам следственного делопроизводства. Этот человек не должен был выйти на свободу ни при каких обстоятельствах. Ношение оружия в России преступление не есть самое тяжкое, но в контексте последних событий присутствие чеченца на воле претило самому духу расследования и справедливости. Малику просто не повезло. Его камера была второй от входа. Но никто не сомневался, что очень скоро «опущенный» Муром Абдул-Керим вернется в это заведение, произношение аббревиатуры которого звучит как рвотный позыв. РОВД. Сюда лучше не попадать в тот момент, когда интерес к делу проявляют люди из Генеральной прокуратуры и самого сыскного агентства в мире – МУРа.
– Тебе сегодня и завтра… – Кряжин посмотрел на часы и уточнил: – Нет, просто сегодня. Тебе придется
