– А когда он будет?
– Никогда не будет, – ответил сержант, вытягивая из-под стола изъятую у сидящего перед ним и вытирающего сопли малолетки бейсбольную биту. – Вы его, суки черные, убили!! Твари!!
Увидев, как сержант с палицей наперевес выбирается из-за стола, посланец успел добежать до своей «Тойоты». Успел сесть. Завести тоже успел. Успел перебросить рычаг переключения скоростей в положение «D». Больше ничего не успел. Металлическая бейсбольная бита, сверкнув в утренних лучах сентябрьского солнца, врезалась в заднее стекло красавицы «Карины» и наполовину залетела в салон.
– Убью гада!! – слышалось сзади. – За Степаныча!.. За человека!..
И бита во второй раз влетела в салон. Но уже со стороны правой двери.
Посланец уехал, так и не успев толком понять, что он выяснил, а что оказалось ему недоступным. Через четверть часа он докладывал Хараеву:
– Он убил их, Руслан. У мента в дежурке сорвалась крыша, он выбежал с битой и разбил мою машину. Кричал, оскорблял, грозил, что они нас всех перебьют. Дырки в оргстекле «дежурки», куда говорить, зачем пришел, перепачканы засохшей кровью. Менты совсем от рук отбились, Руслан.
А за четверть часа до этого Тоцкий, сидя за пультом в тесной ему сержантской форме, выслушивал упреки Кряжина:
– Нехорошо так, Андрей Андреевич. А вдруг человек пришел заявление о преступлении сделать?
– У него на роже написано, что он в разведке, – огрызался майор.
– Ну, мало ли что у кого на роже написано, – молвил советник, отводя взгляд.
Место предстоящей встречи было окружено полутора десятками вооруженных людей Хараева к половине девятого утра, за полтора часа до назначенного времени. Вполголоса переговариваясь, они посматривали друг на друга и лениво жевали привезенные с собой лепешки с зеленью. Их взгляды были прикованы к выездам с завода, ибо никто не обещал, что противная сторона не решится сделать точно такой же демарш.
Хараев знал, что поступает против правил. Он сидел в российской тюрьме с известными в криминальных кругах людьми, общался с братвой на воле, имел тесные контакты с авторитетными представителями Москвы и Питера, но всякий раз, когда обстоятельства требовали соблюсти неписаный закон взаимоотношений, он от них отступал.
Нельзя прибывать с оружием на встречу. Он делал это всякий раз, причем на пистолете был снят предохранитель, а патрон находился в стволе.
На встречи не для посторонних ушей, обозначаемые как приватные, нельзя привозить с собой шалман. Он привозил, причем старался привезти столько, чтобы при аналогичной попытке визави людей у него было в два раза больше.
Не мстить старикам, женщинам, если они не участвуют в криминальных отношениях и не являются равноправной стороной, и ни при каких обстоятельствах не трогать детей. Хараев не раз убивал и тех, и других, и не было для него лучшего предмета вымогательства, чем похищенное дитя.
Никогда не оскорбляй равного себе, дабы не разжечь войну, рождающую смерть. Хараев не признавал этого правила.
Не убий «вора в законе». Он уже сделал это и о том не жалел.
Такие люди не живут долго, особенно в условиях скоротечности жизни каждого человека, ступившего на путь активного совершения преступлений. Но Хараев был молод, а потому не верил в смерть. Тем более ее не боялся. Смерти нет. Есть вечная жизнь, дарованная Аллахом, и Аллах тем милостивее, чем воинственнее его подданный. Правоверного ведет по суетливой жизни шариат, и только он закон для Хараева.
– Руслан, машина у центральных ворот! – передал по радиостанции Абдул-Керим. – В машине один, но это не человек из Москвы.
Хараев поджал уголки губ. Интересно будет послушать, о чем сейчас пойдет речь. От разговора можно отказаться сразу, и это будет по правилам. Но разгорелся интерес, и чеченец вновь откинул в сторону все правила.
Включив фары своего джипа «БМВ», он выехал из цеха навстречу приближающемуся «БМВ» незнакомца. Приземистый седан-«пятерочка» девяносто восьмого года. Скорее рабочая лошадка, чем авто для куража. Номеров Хараев на машине не заметил. Быть может, московская братва нынче решила вешать их на бортах – кто знает, а может случиться, незнакомцу их не хочется «светить». Руслану бояться нечего – его «001» знает весь Мининск.
Вышли они одновременно, причем Хараев направился к собеседнику, а тот прижался задом к крылу своей «бомбы» и не спеша вынул из кармана сигареты.
Вот так раз, подумал Хараев, начиная чувствовать чудовищную неприязнь к человеку, которого видел впервые в жизни. Он, «вор», идет к нему, а тот ожидает его, словно дважды коронованный. На середине пути крепыш Хараев остановился, зевнул. Очки снимать он не стал. Было неудобно – сентябрь нынче выдался несолнечный, но снимать очки было бы приглашением к разговору. А он никого не приглашал. Его пригласили. И он приехал.
Незнакомец откинул наполовину выкуренную сигарету, отвалился от крыла и, сунув руки в карманы, направился к Хараеву. Как Руслан ни стремился, обнаружить в этих карманах посторонние предметы он не смог. Чуть удлиненная куртка на приехавшем была расстегнута, и будь в ней пистолет, как у него, она бы отвисла. Ростом москвич был почти на полголовы выше, в плечах так же широк, шея – не карандаш в стакане, хорошая шея, хотя и не борцовская. И, главное, не было очков. Голубые озера глаз смотрели прямо в лицо Хараева, и не было в них ни волн тревоги, ни ряби волнения.
– Здравствуй, – сказал он, подходя к кавказцу на метр. – Есть разговор.
– Ты не тот, с кем я хотел бы его иметь.
– Что так? – удивился москвич.
– Меня просили приехать, и я приехал. Но на встречу вдруг прибыл другой. Как понимать это, я не знаю и не хочу. Но и холостые поездки не в моих правилах. Поэтому придется выяснить, кто ты.
– Много слов, кавказ, – просто бросил приезжий и в одно мгновение превратился для Хараева в перспективного покойника. Хоть вызывай Абдул-Керима для обмерки его тела для гроба. – А можно было просто сказать: здравствуй. И слушать дальше. Потому как не ты просил, а тебя просили. Говорят, ты «вор». Но пока от вора у тебя только матросская походка.
В Хараеве забурлила злоба, которую он тут же подавил. Ему сказали в лицо правду, и сказали ее, не боясь. Первое обижало, второе бесило. Но осторожность побеждала. За несколько последних лет с ним так не разговаривали ни разу. Даже в Питере.
– Я на положении, – согласился чеченец. Подумал, посмотрел на круг, в котором они стояли, и сплюнул в сторону, но градусов на десять все-таки ближе к северу. Сам Хараев стоял на юге. – А ты-то кто?
– Тебя на положение в «Крестах» два обкумаренных «апельсина» поставили, – растирая подошвой потрескавшийся асфальт, усугублял свою гиблую безнадежность незнакомец. – И мне говорили, что они под «шмалью» сами не понимали, кого ставили и за что. Но мы-то это знаем, верно? За бабки. Ты не «вор». Ты «пиковый». А потому человек к тебе и не приехал. Вору старых правил всерьез «тереть» с «апельсином» это как для верующего поссать в купель.
– Ты!.. – побледнел Хараев.
– Я Куджо, – представился тот, – если что.
– Не слышал.
– И я о Хараеве не слышал, пока меня в эту помойку съездить не попросили. – Молодой человек стрельнул взглядом по крыше одного из цехов, над которой мелькнула голова не удержавшегося от любопытства чеченца, и улыбнулся. – Но если спросить Гогу Центрового или Диму Цуркадзе, кто такой Куджо, они даже под овердозой вспомнят статного московского паренька, разбирающегося во всех понятиях. Но они подтвердить не смогут. Гогу под Индигаркой братва прирезала за торговлю «белым».[17] А Цуркадзе умер в соседнем с моим бараком под Красноярском. А ведь я тогда говорил ему: «Дима, завязывай с отравой». А он сказал: «Ладно», ушел в барак и ударил по вене. В итоге: перебор с порошком – делирий – кома – смерть.
– Где тот человек, что искал со мною встречи? – поинтересовался Хараев.
Спросил и откровенно занервничал. Приехавший русич сказал, что тот человек сидит в одной из квартир в центре Мининска, как раз напротив областной администрации, и принимает доклады от своих людей о
