количестве и качестве вооружения, закрепленного за окружившими завод людьми мининского авторитета.
– Ты хоть бы гранату из кармана вынул, – усмехнулся Куджо. – Какой ты «вор»? Ты «баклан»[18] по жизни.
Хараев потерял покой. Полуобернувшись через плечо, туда, где темнела в ста метрах от машин разворованная «металлистами» трансформаторная будка, забормотал, как оглушенный:
– Ты, шакал, много на себя берешь. Ты думаешь, я поверю в эту дрянь? – Он обернулся и подставил свету мертвенно-бледное лицо. Едва заметная щетина на нем казалась пороховыми крупинками после выстрела в упор. – В какой квартире приезжий? – Он усмехнулся. – Понты колотишь, залетный. Он сидит где-нибудь в погребе, боясь, что озверевшие мусора найдут его и выпотрошат, как барана.
И отошел на шаг вправо.
Куджо, беззаботно разминая правой рукой шею, последовал за ним, отойдя на шаг влево.
– Я так и знал, что ты начнешь беситься не потому, что я объявил миру, что ты самозваный «вор». Тебе предъявляют за это, Хараев. Заодно и за беспредел, который ты устроил. За Резуна, с которым были связаны интересы многих в Москве. Ты убил его и лишил куска хлеба многих уважаемых людей в столице. В Одинцове был «сходняк», и меня просили сказать тебе об этом.
Хараев сунул руку в карман, чуть помешкал и вынул упаковку жвачек.
– Ты не можешь мне ничего предъявлять. Не той масти.
– Верно. – У Куджо дернулось веко. – Я не той масти. Я «мокрушником» никогда не был. И проституток не возил. И утюги на живот никому не ставил. Этим занимался ты, отморозок «пиковый»! Братва просила передать тебе следующее: ты будешь прощен и останешься жив, если ответишь за смерть Резуна пятью миллионами «зелени». Но только после того, как ответишь на вопрос: смерть Резуна была нужна тебе или кому-то еще?
Терпение Хараева перестало сопротивляться рефлекторным приступам. Но он понимал, что все должно быть красиво. Если уж собеседнику придется умереть, то пусть подчиненные видят, что хозяин великодушен.
– Я даю тебе ровно две минуты, чтобы выехать за территорию завода. И восемь часов, чтобы покинуть город. И остаток жизни, чтобы не появляться у меня на глазах.
Он развернулся и, пнув дорогой туфлей ржавую консервную банку, направился к джипу «БМВ». Теперь Куджо не имело смысла шагать вправо или влево. Он знал, что снайпер в будке держит его в объективе. У человека из «БМВ»-седана оставалось не более двух-трех-пяти секунд.
– Меня просили передать тебе еще кое-что, – заторопился Куджо. – Если наш разговор не состоится, у Магомеда-Хаджи будут крупные неприятности.
Хараев резко остановился и поднял вверх руку.
– Это так ты даешь мне две минуты? – улыбнулся белесыми и непослушными губами Куджо.
Не пожалел Хараев, что не успел завершить историю. История стала приобретать иной цвет. При чем здесь Магомед-Хаджи? Откуда эта улыбающаяся свинья о нем знает?!
– Сколько в него вложено? Десять миллионов долларов? Двадцать? Кто за них отчитается перед вашими черными хозяевами? Ты? А спросят, конечно, тебя. За сегодняшний расстрел представителя из Москвы, который пытается урегулировать отношения. Так кому была нужна смерть Резуна?
Хараев дернул крепкой шеей и решился. Обернулся в сторону цеха и что-то гортанно прокричал. На его зов из полуразвалившегося строения вышли двое в коротких спортивных куртках и с лишенными интеллекта лицами, подошли к хозяину.
– Обыщите его, – приказал Хараев по-русски. – До трусов. Надеюсь, московская братва не выскажет нам за то, что я принял все меры предосторожности для защиты от хитрых ментов.
Куджо сплюнул на землю, градусов на двадцать ближе к югу, и лениво поднял в стороны согнутые в локтях руки. Его подвели к седану, и вскоре на его капоте образовалась кучка предметов, которые тут же принялся изучать Хараев.
Солнечные блики, отражаясь от навощенного капота, играли на паспорте Куджо, его водительском удостоверении. Больше всего Хараева заинтересовала справка об освобождении. Из нее следовало, что Тимошенко Святослав Владимирович осужден Новосибирским областным судом за бандитизм и отбыл по приговору суда в колонии особого режима в Убинском двенадцать лет. Он уже полгода находится на свободе, и теперь получается, что московский криминал принял его с уважением, доверяя особо важные задания. Все правильно. В этой колонии сгинул Дима Цуркадзе.
Абдул-Керим к обыску авто Куджо отнесся со старательностью. Осталось лишь отодрать обшивку салона и разбортовать колеса. Выбросил на землю запасное колесо, домкрат, знак аварийной остановки и туристический топорик, завернутый в пакет.
– Ты поосторожней с инвентарем, бродяга! – прикрикнул на него Куджо, укладывая в карманы документы. – А то получится, как в том уголовном деле, с нюансом. У тебя топор в голове, и у меня топор в голове. В этом и нюанс.
Абдул-Керим побледнел, как полотно, и не информированный в этой части Куджо воспринял это сначала как национальную привычку реагировать на обиду. Но когда чеченец, забормотав что-то по-своему и указывая на него пальцем, стал рвать из-за пояса пистолет, капитан насторожился.
Солнце приподнялось над цехами и, совершенно не понимая, что радоваться над потенциальным полем битвы грех, стало пригревать студившиеся за ночь кирпичные стены и провалившийся асфальт площадки.
– С чего ты решил, что он мент? – встревожился Хараев.
– Я слышал такую же ерунду про нюансы в ментовке! Он мент, Руслан, я хлебом клянусь! Вчера слышал!..
Хараев поморщился и опять крутнул шеей.
– Послушай… Это зоновская заморочка («заморочка» он произнес по-русски) о «петухах». Пассивный педераст и активный педераст – это одно и то же, но есть небольшой нюанс. У того член в заднице, и у другого член в заднице. В этом и нюанс.
Зазаев убедить Хараева в своей правоте не мог. Этому мешали объективные причины. Он был твердо уверен, что парламентер от Москвы – «крот» МУРа, и это был, наверное, единственный случай в криминальной истории России, когда главный разоблачитель внедренного оперативного сотрудника вынужден был поддерживать его легенду.
– Он ме-е-ент!.. – хрипел с пеной у рта Зазаев.
– Тогда докажи! – вскричал Хараев.
– Не могу… – шептал тот, и исказившееся в судороге лицо Мура стояло перед ним, как наваждение.
И тогда Зазаев решился на поступок, оправдать который потом можно будет своей горячностью. В конце концов, Руслан все равно велел ему прикончить этого гада после «стрелки». Так какая разница – когда? «Стрелка», по сути, уже закончилась. Тем более что прибыл не тот, кого ожидали…
Сидельников увидел его быстрее, чем Зазаев начал к нему свой ход. Капитан услышал щелчок предохранителя и краем глаза увидел его, уже приблизившегося. И что теперь? Пора?..
Оперативник начал разжимать крепко стиснутые губы, когда у виска его замер ствол пистолета. Рука опера скользнула ко рту, но в этот момент произошло невероятное. То, что вырвало из Сидельникова-Куджо прерывистый вздох облегчения.
Один из боевиков, что-то гаркнув по-своему, ударил по руке Зазаева, и пистолет отшатнулся в сторону. Чеченец гаркнул еще раз и подошел к Зазаеву вплотную. Их разговор не занял более пяти секунд, после чего Абдул-Керим, поблескивая чернотой глаз на непрошеного гостя, отошел в сторону. Он шел, как побитая собака, которой не разрешили укусить за ногу случайного прохожего. Собака будет ждать. Теперь она не успокоится, пока не улучит момент, чтобы вцепиться тогда, когда этого никто не будет видеть.
Словно туземцы из джунглей, к месту стоянки машин стали подтягиваться невидимые ранее боевики. Они окружили плотным кольцом джип, в который уселись Сидельников с Хараевым, и так же лениво переговаривались друг с другом, как недавно жевали зелень.
Капитан украдкой посмотрел на часы и поправил на сиденье полы куртки.
– Куда-то спешишь?
– В железнодорожную кассу за льготным билетом.
