Умер Занкиев. Пуштин умер. Дутов отдал концы. Яресько, администратор «Потсдама», жив лишь только потому, что спрятан за кулисы в начале первого акта. Так же, как и Майя.
А Шахворостов, дававший и продолжающий давать в отношении покойного Хараева и ныне здравствующего Магомедова показания, жив. И никто даже не интересуется – как ему там, в «Лефортове»? Не голодает ли? Не скучает? Не нужны ли ему сокамерники, вооруженные спицами и озабоченные проблемой продолжающейся жизни Шахворостова? Вообще, после таких показаний и.о. никто даже не спрашивает – а не зажился ли ты на этом свете, Шахворостов?
И дело не в проблеме обнаружения и ликвидации, а в целесообразности данного деяния.
Странно. Очень странно. Ведь именно Шахворостов дал наиболее яркие показания в отношении Хараева и Магомедова, обличающие их организованно-преступную деятельность. Редкая статья УК, напрашивающаяся и подтверждаемая документально и устно: «Организация преступного сообщества». Как раз по линии Кряжина работенка, если учесть, что то сообщество имело задачи контролировать всю Мининскую область.
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ШАХВОРОСТОВА П.П., 18.10.2004 Г.:
«
И после этого Павел Павлович до сих пор жив?
В Рыбном переулке ему снова не повезло. Молоденький лейтенант, сидящий в кожаной тужурке на гнедом коне, смотрел на него минуты две. Потом сунул руку за пазуху, вытащил маленький и плотный прямоугольник бумаги, по фактуре напоминающий фотографию, крикнул что-то напарнику и всадил шпоры в ребра гнедого.
Он заволновался. На него двигались упругой рысью два коня, но еще более угрожающе выглядели два мента, восседавших на них, гнедом и в яблоках.
Откинув в сторону брикет мороженого, он вскочил и рысью, напоминающей поступь преследовавших его лошадей, двинулся к Варварке.
Беспрестанно оглядываясь, слыша за спиной учащающийся цокот копыт по мостовой, он вдруг вспомнил кадры из фильма с участием Высоцкого. Высоцкий играл ловеласа, которого за амурные дела преследовал Командор, муж той, которую герой Владимира Семеновича пытался заловеласить.
По Варварке он бежал уже галопом, потому как преследователи за его спиной взяли в карьер. Как бородавочник, убегая от леопарда, старается забраться в дебри, чтобы отобрать у врага преимущество в скорости, он стал скользить через уличные кафе, которые, по счастью, еще не успели перенести внутрь заведения. Нынче небо было чисто, в воздухе пахло приближающейся зимой, однако не было надоевшего дождя, и люди пользовались последними минутами уходящего тепла. Они сидели за пластиковыми столиками, прихлебывали из чашек горячий кофе и млели от контраста тепла внутри и холода снаружи.
Истому прервал молодой человек, мечущийся меж столиков, как кролик в загоне. Он сбивал стулья, проливал кофе на одежды сидящих – словом, делал все, чтобы последний теплый день уходящего года остался в их памяти как самый омерзительный.
Все было бы ничего, «кролику» можно было просто набить морду. Но…
Но потом были кони.
Они ворвались в теплый октябрьский день вестниками революционных погромов, хрипели раздутыми ноздрями, скалили рыжие зубы и пинали все, что находилось перед ними. Кони не умеют посещать кафе. Жрать с руки – да. Молоденькая девушка протянула на перчатке кусочек эклера гнедому, и тот всосал его, двигая губами, как пальцами, в свое нутро.
– Нно-о! – сказал его наездник в форме, и конь, перевернув два стула, шоркнул пахнущим ядовитым потом боком по кожаному плащу кормилицы и зацокал дальше.
– Козел! – крикнула она, и было совершенно ясно, что относилось это не к гнедому, потому что он был не козел, а конь.
В яблоках, тот оказался еще более смышленым. Он нес сержанта МВД, двигая челюстями, как жерновами. И с каждым движением его челюстей у него в пасти исчезал чудовищно дорогой букет из французских фиалок. Такие на Варварке по двадцать долларов с упаковкой. Нет, наверное, большей обиды, чем настоять на встрече с пассией, разориться на цветы и кофе, видеть ее, приближающуюся, и после стать свидетелем того, как обе чашки проливаются на твои брюки, а скачущий к горизонту конь мента сжирает твой еще не подаренный букет.
А гнедой с лейтенантом настигали беглеца, и конец этой погони чувствовался все явственнее с каждым мгновением. Вот парень в кожаной куртке перепрыгнул через ограждение, вот вбежал в магазин…
Лейтенант тоже пошел в магазин, и вскоре в рыбном отделе гастронома началось легкое замешательство. Все видели, что это был преступник. Был конь под стражем порядка и раскиданная по полу нототения. Был минтай, разлетевшийся из разбитой витрины прилавка. Камбала, шайбами скользившая по мраморному полу. Картина выглядела сюрреалистически и напоминала скорее творение Дали, нежели акт задержания нарушителя порядка.
Он бросился в узкую дверь, разделяющую зал и подсобное помещение. Конь пошел следом, едва не сбив притолокой фуражку с наездника.
– Стой! – вскричал тот, чувствуя, как разогнулась на его тулье кокарда. – Стрелять буду.
Грузчики побросали поддоны с хлебом и поспешили укрыться за выступами стен. Заведующая выронила журнал и завизжала несвойственным ее полуторацентнеровому весу голосом.
Любая подсобка ведет на улицу, и беглец, уже ощущая носом приближающуюся свежесть, рвался на запах.
– Стой! – еще раз крикнул ему лейтенант и добавил многосложное определение, не нашедшее себе места в «Толковом словаре русского языка» Ожегова. А закончил, как и обещал: – Стреляю.
Выстрел прозвучал в тот момент, когда беглец уже мчался по двору, минуя столбы и прочие преграды, а конь еще не вынес милиционера из запасного входа магазина.
Каждый воспринял это по-своему. Парень в куртке поддал ходу, бабки во дворе дома на Варварке крикнули и закрестились, а старик, проходящий мимо запасного входа в магазин с авоськой с кефиром, взмахнул костылем, как шашкой, и, вспоминая былое, с оттягом рубанул появившегося в дверях лейтенента.
«Красный», роняя поводья, стек и пистолет, завалился на бок и повис на стременах.
– Товарищ командир! – с ужасом закричал дед, принимая в жилистые руки безжизненное тело всадника. – Как же так вышло?..
Добравшись до Никольской, парень рухнул на лавку. Из пятнадцати последних дней он спал всего шесть. Ел на ходу и справлял нужду исключительно в экологически чистых туалетах. Последний раз он был у своей квартиры три недели назад. Но и тогда не вошел в нее, заметив у подъезда машину, а в своих окнах – чужие лица. Его жизнь превратилась в ад, и он не умер с голода только потому, что время от времени заходил в сберкассу и снимал со счета деньги.
Прикурив сигарету, он стер со лба пот и несколько раз затянулся.
Дальше так жить нельзя. Складывается впечатление, что тысячи ментов в этом городе знают его в лицо и ловят, оставив все дела, только его. Затяжка, еще одна…
Пошарив в карманах, он выгреб содержимое и нашел телефонную карточку. Неподалеку был и таксофон. Еще раз подумав, стоит ли это делать, он уже почти отказался от внезапно возникшей идеи, однако тут же вспомнил пену, падающую с лошадиной морды, и решительно двинулся к полубудке, подвешенной на стену дома.
«Вставьте карту… Осталось три разговора»…
– Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, номер телефона Генеральной прокуратуры на Большой Дмитровке.
Дитя порока… А разве есть другая Генеральная прокуратура?
