невозможности тостов – фикция. Альберт Андреевич обязательно сегодня поднимет тост. Он добивается своей справедливости, и я уверен, что он привез меня на берег реки, где «стрелкуются» все отщепенцы города, не для того, чтобы поплакать мне в жилетку и высказать свое неудовольство. Он привез меня для того, чтобы исполнить задуманное.
Мы вышли из лимузина и направились к столику у мангала. Я шел чуть позади и закрывал лицо от холодного ветерка, который неприятно обжигал лицо после теплого салона машины.
– Располагайтесь, Антон Павлович. – Измайлов указал на один из стульев, стоящих перед столиком, и жестом руки отогнал к машинам своих людей. Я окинул площадку взглядом. Судя по всему, люди Измайлова трудились тут часа два. Разметали снег для удобства поднятия тостов, разжигали огонь в мангале, дожидаясь, пока прогорят дрова и угли подернутся розовеющей пленкой, жарили мясо...
У деловых людей все продумано. Уверен, даже речь Альберта Андреевича и та расписана по секундам. Тут сказать то-то, а в это мгновение – то-то. Чтобы было красиво, чтобы обосновать каждый свой шаг. Чтобы правота каждого последующего поступка была оправдана и доказана если не для оппонента, то хотя бы для самого себя.
Измайлов скрутил вязы огромной семисотграммовой бутыли «Наполеона» и стал степенно разливать коньяк по рюмкам.
– Все время после приговора я пытался понять, Струге, что заставило вас принять такое решение. И все это время потратил зря. Когда же я не нахожу логичного обоснования чужим поступкам, я начинаю думать о том, что это делается лишь кому-то в угоду. Кому в угоду вы оправдали убийцу? Я знаю всех, кто тревожил вас звонками и своими приходами. Именно по этой причине не приходил к вам сам. Не хотелось попасть в когорту тех, кто умасливает судью и просит совершить подлость. Я же вас совершать подлость не заставлял. Более того, я помог вам тогда, когда вы попросили о помощи. Пусть вы меня обманули, говоря, что помощь вашему секретарю требуют интересы дела моего сына. Пусть. Я не торгуюсь. Мне не важно, по какому факту я вам помогал. Могли бы вообще ничего не объяснять. Просто попросили бы подставить плечо, и тут же получили бы возможность на него опереться. И сейчас перед моими глазами сидит человек, ради которого я рисковал. Человек, предавший не только меня, но и память моего сына.
Я наклонился к бутылке и наполнил свой стакан доверху. Потом, ни слова не говоря, выпил и стал метаться в поисках достойной закуски. Выбор был богат – от икры до (если не ошибаюсь) семги, но я остановился на дольке лимона. Именно лимон придает коньяку неповторимую свежесть и подчеркивает его аромат. Икра лишь забивает запах спиртного, обволакивая полость рта запахом рыбы...
– Я так понимаю, Альберт Андреевич, что вы привезли меня сюда не для того, чтобы пожаловаться мне на меня же? И, думаю, вы понимаете, что я не олух, который представления не имеет, зачем его везут на берег реки после подобного приговора.
– Нет, я так не думаю, – подтвердил Измайлов. – Если бы я так думал, вы давно бы уже лежали под снегом. Без перегара коньяка, совершенно трезвый и совершенно мертвый.
– Правильно. – Я был спокоен. А чего волноваться? Этот разговор был неизбежен, зачем же жить в постоянном его ожидании, если все можно закончить прямо сегодня? – Так зачем же вы меня сюда привезли? Что вы хотите выяснить? Почему я принял такое решение, а не иное? А почему вы решили, что я обязан отчитываться перед вами за собственное мнение? – Я видел, как он пытается возразить, поэтому прервал эти потуги. – Нет, нет, Альберт Андреевич. Мне совершенно безразлично, кто вы. Родственник потерпевшего, подсудимого или корреспондент. Вероятно, за шумом ветра вы меня не расслышали. Так вот, я повторяю – я не имею желания отчитываться перед вами. И не надейтесь на то, что в сценарии вашего спектакля вам удастся сыграть роль лишь конферансье.
Измайлов слегка побагровел, однако я все равно не видел ненависти! Значит, разговор продолжается.
– Вы сумасшедший, Струге, – тихо сказал он. – Вы сумасшедший или просто глупец. Если только не являетесь купленным с потрохами судьей. Вот три объяснения, размышляя над которыми я опять теряюсь в догадках. В том, что вы не глупец или шизофреник, я имел возможность убедиться на даче. Любой другой на моем месте, выслушав СУДЬЮ, с его предложением напасть на бандитский притон, успевая вперед УБОПа, принял бы вас за идиота. Однако я убедился, что это не так. И потом, я наблюдаю за вами уже длительное время. Вы не продажная сука. Тогда почему такой приговор, Антон Павлович? Вы на самом деле полагаете, что Малыгин невиновен? Он не имеет к смерти моего сына никакого отношения?! Мать вашу, Струге, тогда кто вы, если не дурак, не сумасшедший и не продажный?! Плюньте на свои правила поведения! Объясните же мне свой приговор! Это сын мой, понимаешь, Струге?! Сын, которого я уже никогда не увижу!!
– Можно, я шашлык возьму?
– Чего?? – Измайлов после горячей речи слегка задыхался.
– Я спросил – можно я поем? Я целый день ничего не ел.
– Бля буду, Струге, берите. Кушайте, екарный бабай.
По бестолковой речи собеседника я понял, что из роли ведущего он действительно уже выходит.
– Хороший шашлык, – отметил я, едва успев набить рот. – Ваши люди талантливы, Альберт Андреевич. Умение готовить жареное у них от бога.
Измайлов покосился в мою сторону. Мое поведение немного выбивало его из колеи. Некоторое время он спокойно наблюдал за тем, как я подливаю себе коньяк, жую шашлык, зелень, а потом не выдержал:
– Антон Павлович, вы кары не боитесь? Или считаете себя бессмертным?
– Мы все смертны. – Я даже не предполагал, что могу быть хорошим собеседником при философских беседах. – Проблема в другом. Мы очень часто совершаем ошибки. И важно, чтобы временем, которое тратится на их исправление, не воспользовались враги. Однако часто мы совершаем ошибки, даже не предполагая в дальнейшем, что они совершены. Поэтому и не стремимся их исправить. Вот в чем проблема, Альберт Андреевич. Вы никогда над этим не задумывались?
Измайлов привалился к столу так резко, что тяжелая бутылка заскользила к краю. Я молниеносно подхватил ее, по-дружески оттолкнул бизнесмена от стола и поставил бутылку на место.Отправил в рот пластик салями и сытым, осовевшим взглядом уставился на Альберта Андреевича.
– Вы столько раз упрекнули меня в необъяснимом поведении при вынесении приговора, строили такие сложные для восприятия фразы, однако ни разу не задали простого вопроса. Главного вопроса. Самого важного для вас. Это все те же ошибки, Альберт Андреевич, о совершении которых мы даже не догадываемся. Не догадываемся, а потому не стремимся к их исправлению.
– И что это за вопрос? – Измайлов держал в руке пустой стакан, из которого только что выплеснул в рот около ста пятидесяти граммов, и совершенно трезвым взглядом смотрел в мои глаза.
Жидкости в бутылке оставалось лишь на один тост, а мы только начали разговор по существу.
– Он звучит так: «Струге, кто убил моего сына?» Вам нужно было спросить меня об этом еще в машине. И тогда мы были бы лишены необходимости пить хороший коньяк в дерьмовом месте.
В голове владельца игрового бизнеса Тернова шла мучительная борьба. Он сейчас сидел и думал над тем, как опасно бывает подменять понятия и съезжать с одной шкалы рассуждений на другую. В этом случае на пути встречаются трудности и приходится их преодолевать, теряя нервы, средства и время. А потом оказывается, что ты шел не той дорогой. Дошел до стены, уперся в нее лбом и только сейчас понял, что не прав. Все, что было сделано до этого момента, было сделано напрасно, ибо эти победы теперь не стоят и выеденного яйца. Приходится все начинать сначала. По всей видимости, в голове этого далеко не глупого человека шла борьба между собственной упрямостью и моей неоспоримой правотой. Каждый раз, когда Измайлов смотрел в зале заседаний на Малыгина, вряд ли перед ним вставал вопрос: «Кто же все-таки убил моего сына?» На самом деле, когда он ненавидящим взглядом пронзал сына заместителя председателя гордумы, он размышлял совсем над другим: «Что же ты, подлец, сделал?»
– Так кто же, Струге, убил моего сына?
Ни капли горькой иронии, замешанной на издевке и завернутой в неприязнь.
– Можно, я еще шашлык съем?
Уже абсолютно сытый, я дотянулся до мангала и снял с углей еще один шампур. Кто знает, когда теперь удастся поесть шашлыка? И удастся ли теперь вообще когда-либо это сделать? Но это все лирика. Пока Измайлов позволяет мне играть временем, нужно этим пользоваться. Времени в машине мне не хватило, и теперь, чтобы организовать разговор в некое подобие доверительной беседы, мне нужно еще пяток минут. Время есть, пока Измайлов мучается в догадках.
