процесс. Одним словом, было все...
А полчаса назад случилось нечто, что перечеркнуло все планы, откатив спокойствие судьи даже не на исходные позиции, а на рубеж риска. Критический рубеж, после которого один лишь шаг назад, то есть ошибка, превратит все вышеперечисленное в прах. Выходя из «Волги» Вадима у его дома, куда они приехали, чтобы обсудить ситуацию, Антон чувствовал, как тяжелеют ноги. За один утренний час он устал гораздо сильнее, чем за вчерашний день, полностью проведенный в суде.
Расположившись на широком диване напротив телевизора, они вяло, словно неохотно, раскупорили по бутылке «Сокола» и стали поедать глазами экран. А на экране шло веселье. Струге, Пащенко и Хорошев пили коньяк, ели вкусную севрюжью икру стоимостью сто долларов за килограмм и разговаривали о прожитых днях и своих планах. Вот сейчас, когда Валька наливает Вадиму хванчкару, он говорит: «Попробуй, оно настоящее, девяностого года разлива». А Пащенко отвечает: «А на вкус такое же, как две тысячи второго». Смех. Да, смешно...
Единственное звуковое сопровождение, которое присутствовало на экране, было пение молодого кастрата из ресторанного «оркестра» репертуара русских шансонье. Разговора троих мужиков за богато уставленными снедью столиками слышно не было, но Струге помнил каждое слово. Вот сейчас Хорошев спросит: «А как у тебя в личном плане, Антон?» «Гораздо лучше, чем я предполагал», – ответит Антон. И снова смех. Идиотский, совершенно неоправданный смех при несмешных обстоятельствах, который имеет место быть лишь при подобных бестолковых встречах бывших школьных друзей.
Ни секунды не смущаясь, Антон пил пиво из бутылки большими глотками и не отрывал взгляда от экрана. Рядом, на столике, стояла кружка из коллекции Пащенко с изображением бравого солдата Швейка, но Струге не обращал на нее никакого внимания. Ему хотелось пить из горлышка, чтобы кипящая холодом жидкость, не успев выветрить ни одной молекулы газа, уходила внутрь и своим бурлением заставляла работать голову. Сегодня ему можно, у него отпуск, черт побери. И если кто-то думает, что судьи не пьют пиво, а лишь берут взятки, тот сильно заблуждается. Есть судьи, которые умело сочетают и то и другое, а есть те, которые обходятся лишь пивом. Струге хватало лишь такого дискредитирующего звание судьи момента, как питие хорошего пива в закрытых помещениях...
Холодильник на кухне недовольно чмокнул, и Пащенко появился в дверном проеме комнаты с очередной парой.
– Честно говоря, – едва слышно бросил он, прицеливаясь открывалкой к горлышку, – я даже не знаю, с чего начать поиски выхода. А его нужно найти, Струге... Через два-три-четыре дня, когда эти двое повяжут Валю, мы накроемся медным тазом. Тазом... – передразнил он сам себя. – Это я мягко выразился.
Антон откинулся на спинку дивана и нажал на пульте «PAUSE».
– Я одного не могу понять! Хорошев бандитствует в городе уже полгода, почему же тогда его фамилия ни разу не светилась ни в сводках, ни на экране местных новостей?! Из объяснения этих бравых «федералов» следует, что под ним устойчивая организованная группа, и это означает, что она должна быть активна, заниматься постоянным поиском возможных объектов совершения преступлений. Но ни разу ни я, ни ты не слышали о такой группе! Полгода, Пащенко! Полгода!..
– И что с того, что полгода? У Хорошева отличная выучка, он дисциплинирован и прекрасный организатор. Человек служил в армейской разведке, и ты хочешь, чтобы на экране появилась его рожа, а под ней размер награды и надпись – «Особо опасный преступник»?! Ты насмотрелся американских детективов, Антон Павлович! Валек мастер своего дела, и если о нем ничего не слышно в городе, то это не недоработка телевидения и наших терновских ментов, а заслуга самого Хорошева! Сколько за последние шесть месяцев зафиксировано нападений на инкассаторов? Три. Все – глухие «темняки». Сколько было перестрелок? Не пересчитать. А сколько продается дорогих иномарок с перебитыми номерами? Мне продолжать? Раскрывается двадцать процентов преступлений по горячим следам, и еще тридцать-сорок пять в ходе оперативной работы. А сколько остается нераскрытыми? Антон, нет ничего удивительного в том, что Хорошев стоит в тени. Вполне возможно, что он – «серый кардинал», который управляет своим подразделением из собственного кабинета. Случись непредвиденное – крайним окажется какой-нибудь «зиц-председатель» из молодняка. Они сейчас на зону за «правое дело» идут, как выпускник школы – в университет. С гордо поднятой головой и твердым убеждением в том, что выбрал специальность по способностям. Так что ничего удивительного. Полгода для стандартной банды – не срок. Так же, как для бешеной собаки пять километров – не крюк... О Вале город еще услышит. И будет лучше, если к этому моменту исчезнет связь между ним и нами в виде двадцати метров видеопленки любительской записи.
Струге молча покачал головой. Как не покачать, если он был готов подписаться под каждым словом прокурора?
– Сегодня ночью какой-то бой на окраине города был, – продолжил Вадим. – Областники туда в половине второго ночи выехали, трупы изучать. А опера из ГУВД с часу ночи землю роют. Канонада была, как при штурме дворца Амина. А ты говоришь, Вальку не заметно... Как его заметить, если пыли и без него хватает? И потом, свое первое слово он уже сказал. Просверленный Маркин на заводе – это, если верить рябому из Москвы, его рук дело. Вчера утром Валя сыскаря из ФСБ кончает, сегодня ночью какие-то шальные бригады перестрелки устраивают. Город живет...
Вонзив в экран остекленелый взгляд, судья сидел и думал о том, что можно будет рассказать Саше о первом дне очередного отпуска. «Родная, я попал в задницу»? Грубо. Быть пошлым и хамовитым с женой Струге не умел. «Милая, случились непредвиденные обстоятельства, которые в ближайшее время могут поставить крест на моей карьере»?
Антон пожевал губами. Следом прозвучит вопрос: «А что случилось?», после которого самым исчерпывающим объяснением будет ответ: «Родная, я попал в задницу». Да, что-то не складывается сегодня ничего...
Вздохнув, Антон потянулся к бутылке, но вдруг замер на полпути. Его глаза оживленно забегали по экрану телевизора, а от лица отхлынула кровь.
– Что не так? – забеспокоился Пащенко.
Подняв с дивана пульт, Антон отмотал назад метр пленки и нажал на воспроизведение. Снова музыка, снова ожили трое сидящих за столом. Прицелившись в телевизор, как из пистолета, судья нажал на кнопку, как на спуск...
– Кто это?!
Пащенко, с ртом, полным пенящегося напитка, посмотрел сначала на экран, потом на Струге. Сделав большой глоток, без тени смущения заявил:
– Это мы.
– Дальше смотри!.. – вскипел судья. – Столик в глубине кабака! В пяти метрах от нас! Нас снимают, мать-перемать...
Если кто-то думает, что судьи не ругаются, а лишь берут взятки, тот сильно заблуждается. Есть судьи, которые взяток не берут, однако иногда позволяют себе сквернословие. Струге иногда разрешал себе это, как и пиво в умеренном количестве, лишь в закрытых помещениях.
– Конечно, снимают, – согласился прокурор. – Если бы не снимали, то у нас сегодня и голова бы не болела.
Вздохнув, Струге опустил пульт в пустую кружку со Швейком.
– Пащенко, иногда ты мне кажешься не от мира сего, и я склоняю голову перед твоим гением. Но бывают моменты, когда ты просто невыносимо туп! Как на пленке может быть человек, сделавший запись, которую мы сейчас смотрим?!
В глубине кадра, за столиком, сидел мужчина лет тридцати пяти-тридцати семи. Его голову украшала копна рыжих, как костер, волос. Короткая кожаная куртка и джинсовая рубашка со смятым воротником, равнодушный взгляд, уставленный в кончик дымящейся, зажатой в пальцах сигареты...
На столешнице перед этим посетителем ресторана стояли три вещи: чашка с горячим кофе, чей пар застыл над емкостью по причине остановки Струге воспроизведения, пустая пепельница и маленькая видеокамера типа «Хэндикам» с откидным экраном. На ее лицевой стороне, словно кончик булавочной иголки, красным светом горел огонек. Камера была включена на запись, и ее объектив...
– Объектив смотрит на наш столик... – пробормотал Пащенко.
– Помнишь два столика, что стояли в пяти-семи метрах от нас, на возвышении? Рядом с эстрадой? – уточнил Антон. – Буза нас снимал оттуда. Мы бы обязательно заметили это, если бы не были увлечены
