– Звонили, – вполне спокойно ответил президент. Он и не собирался прекращать разговор. – И похвалили за благоразумие. За то… что я не сказал следователю Кряжину, что они мне звонили. Я ничего не понимаю.
– Это неважно. Главное, что понимаю я. В вашей квартире нет камер видеонаблюдения. Как нет и квартирной прослушки. Однако все телефоны, зарегистрированные на ваше имя и на имя ваших близких, на прослушивании. И это все, что я хотел на данный момент выяснить. Через час я буду у вас и прошу обеспечить мне беспрепятственный проход к лифту. Мне и моим людям.
Специалист отдела «Р», начавший выслеживание абонента, производившего звонки, пришел в крайнее недоумение. Звонки велись через три телефонных узла связи, и последним из них был номер домашнего телефона семьи Кайнаковых.
– Эта шутка у них в ходу, – говорил спец. – Преступники ведут нас по кругу, а после выясняется, что номер выводит на ветку шантажируемых. После каждого звонка злоумышленники меняют направление, ведь с хорошей аппаратурой это не проблема, и запускают отдел по новому следу. Это может продолжаться бесконечно.
– Вы же говорили, что похитители почти слово в слово повторили в разговоре то, в чем вы убеждали Кайнакова до звонка? – робко возразил Саланцев.
– Между двумя этими фактами отсутствует причинно-следственная связь. У нас большая проблема, господа сыщики. Мы имеем дело с людьми, мыслящими так же, как и мы. Вы считаете себя профессионалом, Саланцев?
– Да.
– Тогда я поздравляю вас. Против нас работают профессионалы.
Глава третья
Часам к пяти вечера Коле захотелось есть. Не так, чтобы он мучился от голода, но ему казалось, что это невыносимо. Ведь за девять лет жизни мальчик ни разу не испытывал ничего подобного.
Но сейчас, когда в животе началось неприятное бурчание и ни с того ни с сего стали вспоминаться вчерашние кусочки мяса, пожаренные кухаркой Лизой (чего ранее с ним никогда не случалось), ему очень захотелось, чтобы папа быстро уладил все возникшие проблемы и приехал. Часовая стрелка прокрутила еще один оборот, и Колино желание увидеть папу утроилось.
Но он не появлялся. Вместо папы в комнате оказался Феликс. Прошел к табурету, поставил на него тарелку с какой-то дымящейся едой, забрал чистую и ушел. Но через минуту опять вернулся и буркнул:
– Извини.
После чего поставил рядом с тарелкой дымящуюся кружку.
В комнате стало еще темнее, и Коле, чтобы понять, что ему приготовили на ужин, пришлось склониться над тарелкой.
Так, наверное, кормят в обычных школах для обычных детей, ни слова не понимающих по-французски: две сосиски и железная кружка, оттуда свисает нитка одноразового чайного пакетика.
«Придется ждать на голодный желудок», – решил Коля и запрокинул копну своих огненно-рыжих волос на драную подушку. Но долго так пролежать ему не пришлось. Через двадцать минут дверь распахнулась и в комнате снова показался Феликс. Приблизившись и протянув к табурету руку, он вдруг остановился и почесал свой подбородок (в комнате раздался звук, напоминающий тот, что слышался, когда Лиза мела в кухне пол).
– Я не понял. Это что, вызов?
Коля не ответил, речь Феликса была ему непонятна.
– Ты жрать сегодня собираешься или нет? Или хочешь, чтобы дядя Алик потом выговаривал нам, что сын выглядит, как с креста снятый?
Коля резко вытянул ногу, и тарелка с сосисками свалилась с табурета на пол.
– Когда папа Алик с нашими слонами сюда приедет, он свернет тебе шею. И остальным тоже.
Феликс поджал губы, отчего его подбородок выдвинулся вперед, как полка комода, и поднял руку.
– У, ссс…
– Выйди из комнаты! – раздался знакомый Коле голос. Он слышал его в машине, которая привезла его в этот дом. – И притвори дверь.
Подавив в себе желание взять щенка за ногу и ударить о пол, Феликс вместо этого опрокинул тарелку, а потом раздавил подошвой сосиски. По очереди. Сначала одну, потом вторую. И вышел, громко хлопнув дверью.
Коля сел на диван, отчего тот жалобно скрипнул, как седло, на котором мальчишка ездил в папином конном клубе, и заплакал.
Нужно было съесть эти сосиски.
«…Двое мужчин были приблизительно одного роста. Довольно высокие. Тот, что говорил, отличался неплохим знанием французского языка. Возможно, некоторое время прожил во Франции.
Вопрос: Почему вы так решили?
Ответ: У него был южный акцент. Так разговаривают в Марселе, Ницце, Тулузе… Я сама уроженка Марселя, поэтому хорошо разбираюсь в местных диалектах. Однако нужно заметить, что это был не врожденный акцент, а явно наработанный. Я преподаю французский язык и могу с уверенностью сказать, что так разговаривают иностранцы, прожившие на юге Франции не менее пяти лет.
Вопрос: Как выглядели неизвестные?
Ответ: Тот, что разговаривал с мной, симпатичный молодой человек возрастом около сорока – сорока двух лет. Волосы аккуратно уложены назад, на левой брови шрам, подбородок волевой, взгляд спокойный, в серых глазах светится ум. На висках едва заметая седина.
Второй с явными психическими отклонениями, нервозен. Не сводил взгляда с моих ног и выреза на платье. Возможно, он даже сексуально озабочен и испытывает проблемы в общении с женщинами. Он сказал мне: «Всего хорошего, крошка», но по акценту я поняла, что этим заявлением он полностью исчерпал свои познания во французском языке. Волосы тоже длинные, но, в отличие от первого мужчины, давно не мытые и не ухоженные.
На обоих мужчинах были дорогие костюмы, купить такие во Франции может позволить себе далеко не каждый. Галстуки они предпочитают покупать не на Арбате, а в бутиках. На том, что говорил со мной, был галстук ручной работы от Бриони. Префект Марселя на праздновании годовщины Великой революции был одет дешевле минимум на две-три тысячи франков…
Вопрос: Вы смогли бы опознать их при встрече?
Ответ: О да».
«… Показания желаю давать на русском языке без участия переводчика. С последствиями этого заявления я ознакомлен. (Подпись.)
В присутствии адвоката и консула Французской Республики не нуждаюсь. (Подпись.)
… По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее. Мы с Сандрин находились в кабинете № 14 на втором этаже школы. Около десяти часов утра в кабинет ворвались неизвестные. Сколько их было точно, я сказать не могу. Видел я двоих.
Описать могу того, кто вошел первым. На вид ему от сорока до сорока трех лет, одет он был в темный костюм, и от него пахло хорошим одеколоном.
Тот, кто вошел первым и рассмотреть которого я не смог, дважды ударил меня в лицо, после чего я потерял сознание. Более ничего пояснить не могу.
С моих слов записано верно, мною прочитано. (Подпись.)
Примечание. По факту нанесения мне телесных повреждений уголовного дела прошу не возбуждать и никого к уголовной ответственности не привлекать. (Подпись)».
– Что так? – откинулся на спинку Смагин, дочитав протокол до конца. – Считает, что по делу?
– Его удерживает страх лишиться работы, – объяснил Кряжин. – В тот момент, когда шла операция по похищению сына Кайнакова, он был глубоко влюблен в мадемуазель Вишон.
– А-а, – сказал Смагин. – Понятно. Работа телохранителя воспрещает чрезмерную близость с клиентом. А быть может, он накрыл ее собой, когда увидел злодеев?
