– Тогда остается восхищаться его провидением. Боюсь, он накрыл ее еще тогда, когда злодеи только садились в угнанный из Сокольников автомобиль «ВАЗ-2102».
– Нашел?
Кряжин размял затекший затылок и выбросил на стол пачку «Лаки страйк».
– Нашел… Стоит, сволочь оранжевая, в Химках. Выгорел дотла.
– В Химках? – подкинулся Егор Викторович. С ежедневника, распахнутого перед ним, сполз «паркер» и цокнул по полу. – Угоняли в Сокольниках, использовали в центре Москвы, а сжигали в Химках?! А почему они еще часа четыре по Москве не покатались?
Следователь перед последним вопросом, единственным, который не относился к категории риторических, глубоко затянулся сигаретой, поэтому ответ его, сопровождаемый выходящим клубящимся дымом, смахивал на дьявольское предупреждение:
– Я послал за хозяином этой «двойки» Саланцева. Заявление об угоне от его собственного дома поступило в милицию в тот момент, когда машина уже горела синим пламенем. От дома угнали! Понимаешь, Егор Викторович? Получается, человек несколько часов в окно не выглядывал, чтобы убедиться, что машина на месте. Мутно, правда? Ой, мутно…
Саланцев приехал в прокуратуру час спустя. Объяснение тому, что он разыскивал хозяина машины три с половиной часа, заключалось в том, что потерпевший, который сейчас должен был страдать и пить горькую – люди, владеющие подобными моделями, и лишающиеся их, как правило, машин уже не имеют никогда, – бродил по авторынку и высматривал среди ряда годовалых «девяток» подходящую замену.
Пятидесятилетний Галабердин Борис Петрович – так значилось в протоколе заявления с просьбой привлечь виновных в угоне его машины к уголовной ответственности – ходил по рядам, засунув руки в карманы, сплевывал сквозь щербину в желтом ряду зубов, наклонялся к капотам и разглядывал течи в помпах «Жигулей». Лицо его «потерпевшим» не казалось, на нем, наоборот, царило спокойствие и твердая уверенность в благополучии завтрашнего дня.
Жена его, Ольга Маркеловна, сразу не поняла, кто к ней приехал, а потому сказала сразу и без обиняков:
– За новой машиной он отправился на Ленинградский проспект.
– А, ну да, – сказал Саланцев спустя час после заявления об угоне и за сорок минут до официального объявления о ее обнаружении, – ваша старая сгорела же.
– Сгорела, – подтвердила тетка, незнакомая со сволочными примочками МУРа. – Ох, и намучились же мы с ней за семь лет.
– Я себе представляю, – покачал головой Саланцев и уехал по названному адресу.
Галабердин выбрал цвет «аквамарин». После семилетней езды на машине цвета свежевыкрашенного пола понять его было можно.
– Галабердин? – спросил, опираясь на чужой капот, опер.
– Да, – удивился, отстранившись назад, Борис Петрович. Посмотрев направо, он заметил еще одного, коротко стриженного, с печатью «УР» на лбу. – С кем имею?
– У вас машину угнали?
– У меня, – еще больше удивился Борис Петрович.
– Мы ее нашли.
– Как… нашли?
– Хороший вопрос.
Следующие три часа, пока Кряжин допрашивал мадемуазель Вишон и ее охранника и общался с руководством, старший опер МУРа потратил на выяснение факта несовпадения времени заявления со временем реального угона машины. Помня требование следователя не упоминать о событиях, предшествующих задержанию, Саланцев тщетно старался вытянуть неудачливого заявителя на разговор. Время шло, последний твердил, что ничего не знает, что деньги, изъятые у него, накоплены путем длительных лишений за продолжительный период времени, и стоял на том, что его задержание – желание милиции еще больше надавить на кровоточащую рану потерпевшему в момент испытаний, выпавших на его долю. Саланцев задержанных не бил никогда, однако некое сопоставление между разговором, так сказать, «нормальным» и «разговором превентивным», как и всякий сотрудник милиции, борющийся со злом, делал. Но Кряжин обезглавил его и тут. Он запретил давить на Галабердина еще и морально.
Саланцев терпел, Галабердин, почувствовав слабинку в линии расследования, приободрился, и старший опер МУРа уже стал сожалеть о том, что следователь Генпрокуратуры попросил составить с задержанным предварительный разговор. По мнению сыщика, теперь позиции следствия были ослаблены еще сильнее, чем до того момента, когда он ввел Галабердина в свой кабинет. Сыщик понимал Кряжина – лишние пересуды на стороне об использовании им в ходе следствия силы следователю не нужны. Не нужен и отказ подсудимого от показаний прямо в зале суда. Однако неужели Галабердин первый, кого приходилось брать в кабинете номер триста пятнадцать за шиворот и легонько встряхивать? Особых проблем от этого не случалось никогда. Жалобы были, но на кого не жалуются? Исключительно на тех, кто не работает.
Когда Саланцев вез Галабердина в прокуратуру, он чувствовал невесомое унижение и легкий дискомфорт. Рядом с ним на сиденье находился человек, которого в течение половины рабочего дня так и не удалось склонить к даче признательных показаний. Такое случалось и ранее, но никогда – в такой унизительной форме.
Об этом он и поведал полчаса назад Кряжину, пересказав вкратце содержание трехчасовой беспредметной беседы с Галабердиным. Тот велел ехать с задержанным на Большую Дмитровку немедленно, захватив с собой все необходимые документы.
Так домохозяин Борис Петрович Галабердин, проживающий на пособие с биржи труда, оказался в кабинете старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Кряжина с пятью тысячами долларов в кармане.
– Борис Петрович, – спросил старший следователь, положив руки на раскрытое уголовное дело, – случались ли в вашей жизни неприятности? Такие, чтобы всю оставшуюся жизнь помнились?
Безработный заявитель повращал выпуклыми глазными яблоками и остановил их на государственном гербе, вышитом на галстуке советника юстиции. После перевел взгляд на веер купюр с изображением Франклина, лежащих на протоколе изъятия, и снова посмотрел на орла.
– У тебя мозги есть?
– В смысле? – буркнул Галабердин.
– Вот видишь. Простой вопрос, а у тебя уже проблема.
– Есть.
– А я думаю, что нет. – Кряжин уже понял, что за персонаж перед ним, и решил идти ва-банк. – Ибо человек, заложивший в собственную машину взрывное устройство, а после разрешивший на ней покататься двум инспекторам налоговой инспекции, мозгов иметь не может. Перед смертью, задыхаясь от дыма на вещевом рынке в Химках, один из инспекторов сказал: «Задержите Галабердина, это он». В его кармане мы обнаружили расписку, в которой значилось, что Галабердин Б.П. получил от одного из инспекторов пять тысяч долларов США в качестве задатка за продаваемую им квартиру семнадцать дома два по улице Серебренниковской. Я вас понимаю, Борис Петрович. Получить пять штук баксов в надежде на то, что огонь уничтожит все следы, – решение разумное. И машину на новую поменять, и квартиру не продавать. Поэтому я и спрашиваю: случались ли в вашей жизни неприятности, запоминающиеся на всю жизнь? Если нет, то я готов вас обрадовать. Это произошло.
По лицу задержанного уже давно струился пот. После упоминания о взрывном устройстве он выступил, при озвучивании последних слов налогового инспектора пот стал превращаться в тонкие ручейки, а после понимания факта того, что его кто-то собирался кинуть на квартиру, хлынул водопадом.
– Инспектора? – неожиданно тонко для своего солидного, девяностокилограммового веса пискнул он. – Какие инспектора? Они сказали: «Вот тебе пять тысяч, и забудь о машине, что под твоими окнами. Ровно в четырнадцать часов заявишь угон. Тебе предлагал кто-нибудь за эту машину пять тонн баксов?» Товарищ следователь, мне предлагали за нее восемь. Но не долларов, а рублей. Разве я мог отказаться?
– А ты говоришь, Борис Петрович, что у тебя мозги есть, – с желтой искоркой в глазу возразил Кряжин. – Теперь у тебя ни машины, ни пяти тысяч долларов, зато в наличии статья за заведомо ложный донос и еще одна за соучастие в особо опасном преступлении. Я тебя поздравляю. Вряд ли найдется еще
