— Нет, погодите, первым делом его надо попотчевать. — Старуха взяла рюмку водки и отлила из нее несколько капель на пол в трех разных местах.
— За господа нашего Иисуса, за тебя, за родителей твоих! — приговаривала она при этом. Потом поднесла рюмку к сморщенному ротику новорожденного, но тот сразу поперхнулся, разревелся, и она отнесла его матери вместе с остатками водки.
А Валек беспрестанно бегал к жене, целовал ее, снова рассматривал малыша и возвращался, чтобы чокнуться с кумами. Принесли меду и, так как был великий пост, закусывали хлебом и сыром. Только для родильницы, с разрешения ксендза, варили курицу.
То и дело приходили новые гости, и скоро в комнате стало так людно и шумно, что Винцерковой приходилось шикать на всех, потому что больная уснула.
Гости были уже навеселе, и все сердечно, по-братски обнимались, когда вошел солтыс.
— Без начальства крестины справляешь, стервец, а? — закричал он уже с порога.
— Берите рюмку, солтыс, так догоните нас.
— Ого! Солтыс у нас во всяком деле мастак, перегонит нас и тут!
— Смотри-ка! Брехали, будто Мацьковой муж все зубы выбил, а у нее один остался!
— Меня ты трогать не смей! Ишь, что выдумал! — крикнула обиженная Мацькова.
— Кто же вас трогать станет — разве что палкой, да и то палку надо здоровенную!
Мацькова была уже под хмельком и так раскипятилась, что полезла на него с кулаками.
— Ах, ты! Будешь хозяйскую жену высмеивать, проходимец безродный! Где только рюмки зазвенят, уж он тут как тут!..
— Уймись, баба! Я — начальство, ты это помнить должна! — с важностью отпарировал солтыс, гордо выпрямляясь.
Но на Мацькову это не произвело никакого впечатления. Она весьма неприлично выразилась, объяснив, что надо делать с таким начальством, чокнулась еще раз с Винцерковой, взяла кусок сыра для внучек и ушла.
Солтыс только плюнул ей вслед и рьяно принялся за водку.
— Сын у тебя, Валек. Это хорошо. А я — солтыс, значит должен это знать. Не захочу, так его все равно как не будет.
— Как же не будет, когда он уже есть? — заметила одна из женщин.
— Эх, Марцинова, старая вы, а ума вам господь до сих пор не дал. Есть, говорите? А где он есть? В люльке. Так это все равно, что его нет, только так говорится, что есть! Солтыс вам говорит, значит запомните! Сейчас я вам это растолкую! Вот, к примеру, вырос дубок в бору. Так же и ребенок. Чей он? Кто его родил, в каком реестре он числится и под каким номером? В какой книге записано про него все: сколько у него земли, когда он отбывал или когда должен отбывать военную службу, какой он веры, христианской или нет? Так я говорю?
— В голове у вас помутилось, что ли? Хлопчик-то тут при чем?
— А вот при чем. Хлопец Валека сейчас — как тот дубок. Он вроде как и не родился. А когда начальство его запишет в книгу, когда он будет числиться в табели и составят на него метрику, когда его внесут в списки и отправят списки в волость, — тогда только можно сказать, что он есть. Это вам начальство говорит!
Солтыс еще долго разглагольствовал, но его никто не слушал. Заговорили о крестьянах, которые на прошлой неделе уехали в Бразилию.
— Говорят, весною целыми деревнями тронутся.
— А вчера Ясек Адамов ушел.
— И в Воле тоже трое хозяев землю продали и туда сбираются.
— На гибель идут! Пропадут там все — и больше ничего.
— Неправда! Земли там — бери, сколько хочешь. И на обзаведение денег дают.
— А ксендз с амвона другое говорил.
— Ксендз говорит то, что ему нужно, а ты начальству обязан верить! — важно перебил солтыс. Он присел на сундук, расстегнул полушубок, потому что после супа ему стало жарко, и пошел плести всякие небылицы о Бразилии. Так расписывал, что у людей глаза разгорелись и слюнки текли.
— Иуда! Не зря он так сладко поет: хочет кого-то продать, — проворчала Винцеркова, но ее никто не слушал, и она, торопясь к сыну, потихоньку ушла.
Сумерки уже наступили, и на улице был густой мрак.
— Слава Иисусу, — сказал кто-то из темноты.
— Во веки веков. А, это ты, Настуся! — отозвалась Винцеркова. В тоне ее чувствовалось замешательство.
Они шли рядом и молчали обе, не зная, что сказать. Наконец Винцеркова спросила:
— Ну, что у тебя слыхать?
— А что ж? Ничего.
Снова пауза.
— А весна совсем близко. На лугах за монастырем уже видели аистов.
— Да, и я тоже видела. Просто диво, как рано они в нынешнем году…
Старуха не сердилась на Настку, хотя это из-за нее Ясек пырнул вилами управляющего. Злобы к ней она не чувствовала, но видеть Настку ей было тяжело. Настка это отлично понимала и не смела заговорить с нею. Она шла, опустив голову, и только часто придвигалась ближе к старухе и заглядывала ей в глаза. Она нарочно прибежала из усадьбы и поджидала Винцеркову у хаты Сулека: ее мучили дурные сны, и она хотела узнать что-нибудь о Ясеке. Но вот мать Ясека шла рядом, а она не решалась и рта раскрыть, что-то сдавило ей горло.
— Воротились господа? — спросила старуха.
— Воротились вчера. Да ненадолго. За границу собираются.
— Только жратва да забавы у них на уме!
— Что ж, разве у них на это денег нехватает?
— Правда, правда.
Настка собралась с духом и тихо, со слезами в голосе спросила:
— Вестей никаких не имеете?
— Нет. А что? — сказала старуха резко, охваченная внезапной тревогой.
— Три ночи он мне все снится. Только глаза закрою — вижу его.
— Что же тебе теперь о нем убиваться? Из-за тебя он пропадает, из-за тебя одной!.. Ну, ну, не плачь, я не со зла говорю. Знаю, что ты не виновата. Не плачь! — успокаивала Винцеркова девушку, услышав в темноте ее тихие всхлипывания.
— Зашла бы когда ко мне! — сказала она Настке на прощанье.
Настка посмотрела на ее избу и, все еще плача, пошла по дороге в помещичью усадьбу. Старуха была невольно тронута.
В комнате Тэкли не было, но на другой половине избы слышно было монотонное пение, которым она убаюкивала ребенка. Ясек все еще спал. Он не проснулся даже тогда, когда мать укрыла его сверх перины тулупом, так как в каморке было очень холодно.
— Винцеркова! — раздался голос в первой комнате.
Испуганная Винцеркова выбежала из каморки. Это вернулась Настка.
— Забыла я сказать, что пани велела вам завтра приходить: уборку будем делать.
— Ладно, приду, — отозвалась старуха, все еще встревоженная, и так сурово смотрела на девушку, что та, как ей ни хотелось побыть здесь еще немного, попрощалась и вышла.
Но Ясек уже проснулся.
— Кто это был, мать?
— Ничего, ничего. Это Марциновой девчонка.
— Нет, это Настка была! Настка! — возразил он с силой.
— Глупости говоришь. Что тут Настке делать?
— Не обманете! Я ее голос сразу узнал.
— Выпей-ка вот лекарство, от него сразу полегчает.
