здесь, и призрак этой женщины гуляет, когда становится темно и тихо. Тэнси было очень страшно ночами, когда она приходила сюда прятаться.
Но лучше было спать здесь в окружении призраков и боли и преодолевать страх темноты и ужасное тошнотворное чувство человеческого горя, чем рисковать быть пойманной людьми-свиньями.
Глава 23
В конце концов, торговцы детьми пришли за Тэнси; она всегда с ужасом понимала неизбежность этого. В ту ночь их никто не ждал — на небе сияла полная луна, и Тэнси не думала о необходимости спрятаться в свое убежище. Одна из девочек услышала шум и разбудила всех, и, содрогнувшись от ужаса, Тэнси сразу поняла, что сейчас ее запихают в удушливый мешок и завяжут его сверху, так что не позовешь на помощь, и отнесут затем к готовой телеге.
Единственное, что пришло ей в голову, — залезть под кровать и спрятаться в темноте, стать как можно меньше и надеяться на то, что они не заметят се. Но они заметили. Они вошли в комнату, стуча и топая, разнося повсюду за собой сальный запах жирного мяса, они ходили взад и вперед, обследуя комнату, рассматривая детей одного за другим. «Сегодня мы пришли за двумя маленькими девочками — кто же они? А еще нам нужен славный пухлый мальчуган — какого мы возьмем?»
И вот они подошли к кровати Тэнси, наклонились и увидели ее. Они понимающе кивнули, обнажив в улыбке изъеденные гнилые зубы, и видно было, как блестят их маленькие злые глазки. И тогда их руки — страшные руки с толстыми пальцами и огромными распухшими суставами — стали шарить под тесной кроватью, и, хотя Тэнси держалась за кровать, они выволокли ее наружу, схватили, как только что пойманного кролика, и, прыская от смеха, стали говорить друг другу: «Сдается мне, отличный вариант на сегодня. Повезло нас с этой хорошенькой малышкой».
Когда они посадили ее в мешок — там пахло гнилым мясом и дохлой рыбой, — Тэнси пришлось бороться за то, чтобы не задохнуться. И тогда они понесли ее, бьющуюся и вырывающуюся, понесли в ночь, а потом она почувствовала твердое деревянное дно телеги и услышала перестук лошадиных копыт по дороге.
Откуда-то поблизости донесся до нее бой церковных часов. Должно быть, это была та церковь, куда они все ходили на воскресную службу, а днем посещали занятия по чтению Библии. Звук ослабевал по мере того, как удалялась телега, и стук копыт мешался с боем часов, отдаваясь в голове внушающим страх голосом: «Стук-стук, ты — дитя греха… Ты будешь наказана… Бим-бом, горечь-и-злоба…. Стук-стук, возмездие-кара…»
Не важно, насколько злым ребенком была она, ей было страшно слушать затихающий бой церковных часов, ибо это было последней нитью, связывавшей ее с теми местами, где прожила она всю свою жизнь, и с теми друзьями, с кем она выросла вместе.
И она вслушивалась в бой часов до тех пор, пока звук совсем не растворился в воздухе, вслушивалась, тщательно отсчитывая каждый удар. Все дети знали счет и буквы, так как церковный сторож говорил, что его долг — следить за тем, чтобы они приобрели знания, так же как он должен быть уверен в том, что растут они в страхе Божьем.
Тэнси насчитала двенадцать ударов, пока телега людей-свиней увозила ее прочь, и она знала, что двенадцать означает полночь. И когда бой прекратился, она поняла, что друзья ее потеряны для нее навсегда.
Каминные часы Гарри были без боя, но по зловещему совпадению стрелки показывали ровно полночь, когда он закрыл «Врата слоновой кости» на этой странице.
Он лег в постель, и голова его была полна мыслями о героине Флоя, беспризорной девочке, которая пряталась в своем страшном потаенном месте, когда приходили торговцы детьми, но, несмотря на это, была поймана ими. Во сне снились ему темные дома и железные клетки для людей, словно явившиеся из сказки «Гензель и Гретель», и узкие серпы холодных лун, бездушно взирающие вниз на любую жестокость…
А еще Виола и Соррел, чьи имена вызвали в памяти переплетенные цветами сонеты Шекспира, запах осеннего дождя и дыма поленьев… И загадочная буква «Ш», которая могла обозначать имя мужчины или женщины, кто мог непостижимым образом быть связанным с Тэнси, роившейся под несчастливой звездой…
И думал он о самой Тэнси, которая, возможно, жила лишь только в воображении Флоя.
Наверное, однажды все это покажется смутным и поблекшим, и я сама буду сомневаться, произошло ли это все на самом деле или было всего лишь обманом, игрой воображения.
Зато удалось наконец решить вопрос с Мэйзи: когда я вернусь в Лондон, она останется в Западной Эферне и будет работать горничной в одном из домов по соседству. Эти люди владеют несколькими фермами, но им присуще то, что мама называет довольно небрежным отношением к домашнему хозяйству. «Они добры, Шарлотта, они чрезвычайно добры». Главное в том, что они знают о скором появлении ребенка и не возражают.
Все эти заботы помогли мне немного отвлечься от мыслей о Флое, о Виоле и Соррел, дочерях, которых он никогда не видел. Небольшой рассказ маме о том, что произошло в Мортмэйне — совсем немногое, — помог еще больше. Мама пришла в ужас, она была поражена описаниями общей нужды и Цеха бедняков, однако отметила в то же время:
— Таких людей нельзя баловать, Шарлотта, иначе они вовсе не захотят отрабатывать свое проживание, и где тогда мы окажемся?
Знаю, мама — дитя своего поколения, и потому нельзя осуждать ее за те или иные взгляды, но на подобное продолжаю досадовать в тихом бешенстве. Все же удалось добиться от нее, что она попытается узнать о Робин и что-то сделать для нее.
— И, кто знает, может, мы сможем устроить девочку в хороший дом, Шарлотта.
Не могу себе представить маленькую непокорную Робин в любом услужении, но согласна, что это было бы лучше для нее, чем те условия, в которых она находится теперь.
— И, — сказала мама, в чем я и не сомневалась, — я также сделаю несколько очень жестких запросов о структуре управления Мортмэйна — в таких учреждениях всегда есть руководящая структура. Может оказаться, что при церкви действует попечительский совет. Я думаю, что смогу поговорить с ректором — да, это будет удобным способом узнать больше. Я приглашу его на стаканчик шерри в воскресенье.
Мама считает, что она даже может каким-то образом попасть в соответствующий комитет, поскольку ясно, что что-то нужно сделать — нельзя, чтобы с детьми дурно обращались. Сочетание маминой обходительности, приглашения ректора на шерри и выхода на соответствующий комитет может дать ход делу. Дорогая мама.
Мэйзи заплакала, когда узнала, что я все устроила, и сказала, что никогда не забудет того, что я для нее сделала. Думаю, что с этих пор ее поведение будет образцом христианской добродетели и безупречной морали. Ужасно скучно (а еще ребенок, когда он родится!), зато без новых проблем.
Я сказала, что от нее теперь ожидают правдивости и искренности и надеюсь, что, когда Мэйзи будет придерживаться этих строгих принципов, она сможет убедить всех во мнении, что она вдова, согласно выдуманной нами истории. Иначе репутация наша полетит к черту, и не в последнюю очередь репутация моей мамы, которая нашла Мэйзи это место.
