Глава 30
Тэнси не представляла себе, как долго она пробудет в этом доме на улице Стрел, но думала, что долго. Раз или два она всерьез задумывалась, чтобы уйти и зарабатывать на жизнь самой, но Лондон казался столь огромным и столь суетным, что это пугало ее. С тех пор как люди-свиньи привезли ее сюда, она ни разу не выходила из дома одна и не знала, как найти другое жилье и работу. Одна из девочек постарше объяснила, что легче сказать, что ты хочешь уйти и сама зарабатывать деньги, чем сделать. Если не хочешь спать на улице, нужно найти комнату, даже если это будет, что называется, на третьем этаже с окнами во двор, а единственная работа, которую можно найти, — место прислуги в таверне. Но жалованье за такую работу жалкое, а часы, которые придется простаивать на ногах, будут тянуться убийственно долго.
Можно быть уличной торговкой — продавать цветы, шнурки для ботинок, — но нужно иметь несколько шиллингов, чтобы сначала купить товар, выходить на улицу в любую погоду, а вырученные несколько пенсов будут уходить на аренду. По крайней мере, здесь у тебя есть комната, немного хлеба и мяса, и копченая рыба на ужин, и веселая компания. Просто Тэнси немного грустно, вот и все. Может быть, немного развлечься? Они могут все стянуть несколько медяков у ночных посетителей и опять пойти в мюзик-холл в воскресенье. Они могут пойти в Данси-холл на этот раз, это рядом с Ривер.
Данси, думал Гарри, на мгновение отвлекшись от истории Флоя. Впервые он использует название действительно существующее — не считая улицы Стрел, которая могла быть где угодно. Интересно, реальное ли место мюзик-холл Данси? Один из десятков маленьких мюзик-холлов и кофеен, которые расцвели в Лондоне в те дни? Как понять, как узнать?
Для вечера в Данси-холле Тэнси надела голубой плащ — одна из девушек одолжила ей, — и ей казалось, что она выглядит привлекательной, но сам вечер ей не очень понравился. Ей понравился тот, старый мюзик-холл, пусть там было жарко и многолюдно, но у Данси все было иначе. Там было один или два номера с песнями и танцами, но вечер давался в основном ради специальных номеров. «Шоу уродов, — сказала Тэнси та девочка, которая отговаривала ее от побега с улицы Стрел. — Люди упиваются этим, но я думаю, что это жестоко по отношению к бедным созданиям. Я вряд ли бы пошла сюда, если б знала, что это в программе».
Тэнси тоже не пошла бы. Она тихо сидела на своем месте, не отводя глаз от маленьких освещенных подмостков, но старалась не видеть происходящего. Сперва были карлики — маленькие мужчины и женщины, — которые танцевали и показывали разные трюки, и их выступление было довольно забавным, поскольку карлики были оживленными и веселыми, и, когда публика что-то кричала им, они кричали ей в ответ, страшно гримасничая и делая грубые жесты руками. После этого выступала пара: мужчина, тощий как палка, и чудовищно толстая женщина, и это также не вызывало чувства горечи. Они спели песенку о Джеке — костлявом, как килька: «Не мог есть жирного Джек Спрэт, / Не ела постного жена. / Но вот вдвоем они / Слизали все до дна». Тэнси знала эту песню, иногда они пели ее с детьми.
Но затем на сцене появился человек, о котором было объявлено: «Мировые полчеловека», — у него не было ног и был очень короткий торс, так что он выглядел в самом деле только половинкой. Его фигура была гротескной и жалкой, и в представлении его «распиливали» на столе, что Тэнси нашла ужасным, хотя публика в большинстве своем хохотала и подзуживала.
После этого на сцену вышли две девочки, которые были представлены как сиамские близнецы, — их тела были соединены вместе в талии. Даже со своего дальнего места Тэнси увидела, что они совсем еще девочки, очень милые, улыбающиеся, с нежными личиками и блестящими глазами. Не разжимая своих объятий, они спели о «Мире, влюбленном в любовь», что подхватил весь зал, и под музыку этой песни хотелось танцевать; затем они спели «Три девочки из школы мы».
У них были прекрасные голоса, чистые и нежные; Тэнси могла сравнить их с пением птиц по утрам. Когда они пели, то казались двумя обычными девочками, но когда они перестали петь и начали танцевать, Тэнси сжала кулаки и прикусила губы, чтобы не заплакать: было невыносимо смотреть на них, так неуклюже и криво двигались они, а все так и пялили глаза. До этого она думала, что полчеловека — это худшее, что может быть на свете, но, увидев этих двух милых девочек в безобразном, уродливом танце, она поняла, что это самое трагическое и жалостливое зрелище в мире.
Близнецы, думал Гарри, оторвавшись от страницы. Сросшиеся близнецы, которых во времена Флоя называли сиамскими. Очень странное совпадение.
Возвращаясь в дом на улице Стрел, Тэнси и другие девочки опять купили копченых угрей и моллюсков-береговичков. Девочки говорили, что хорошо провели время, но Тэнси возненавидела это шоу.
Создатель Тэнси также питал к нему ненависть. Флой, воспользовавшись персонажем подружки Тэнси, рассказал, что когда-то, даже совсем недавно, уродство принималось обществом, такие несчастные были его частью, и в каждой деревне был свой идиот, свой святой дурак. Приятие. Терпимость. Реже, но бывало — почтение. Не потому ли, что в ранние века природа ошибалась чаще? Или потому что было больше терпимости? Как бы то ни было, неопровержимо, что девятнадцатый век и славное начало двадцатого были жестокими и порочными. Общество больше не воспринимало этих созданий как свою часть, их выставляли на всеобщее обозрение, их эксплуатировали — этому нет прощения.
Гарри размышлял об этом и нашел это правдивым, хотя не совсем неопровержимым, поскольку эксплуатация всегда существовала в истории. Но вот двадцать первый век со своей блестящей высокоразвитой хирургической технологией не якшается с шоу уродов? Или?.. Да, конечно, якшается, язвительно подтвердил внутренний голос. Природа продолжает от случая к случаю выдавать такие образцы человеческой расы, и, как только это происходит, журналисты из кожи вон лезут, чтобы запечатлеть их в фотографиях и документальных фильмах. Год назад был такой случай — один американец продал права на съемку операции разделения его дочерей-близнецов, а потом потратил все деньги на наркотики.
Флой надеялся, что мир изменится к лучшему, но Гарри был в этом не уверен. Природа по-прежнему совершает ошибки, думал он. Мы всюду суем свой нос, любопытствуем и подсматриваем, а то и испытываем удовольствие от человеческой трагедии. Но эта маска самодовольства мне не подходит, потому что я ничем не лучше, и, если бы у меня была хоть толика порядочности, я послал бы Марковича и «Глашатай» туда, где они и должны быть, — то есть в задницу, и отказался бы копаться в этой истории Андерсон-Мэрриот. Потому что копать нечего. Соня умерла за границей, вот и все.
Но он будет продолжать чтение книги Флоя, потому что автор интриговал его: Флой жил в высоком узком доме в Блумсбери — доме, к которому так сильно привязана Симона Мэрриот, — и он создал это странное бездомное дитя, свою героиню, и с таким страстным негодованием писал о невообразимой жестокости в обращении с нищими детьми и об эксплуатации уродов в мюзик-холлах в поздние годы девятнадцатого и в начале двадцатого столетия.
Антверпен пал, и Зеебрюгге тоже, и к нам попадают раненные под Ипром. Некоторые из их ранений чудовищны, рассудок некоторых из них также поврежден — не уверена, что доктора полностью это осознают. Но становится ясным, что эта война не будет делом смерти и славы, как говорят поэты, и по поводу которого герои мифов и литературы
Произносят зажигательные речи. Возможно, такой войны не бывало никогда, и, возможно, поэзия и литература заговорят по-другому после этой войны. Если она когда-нибудь кончится. Эдвард по-прежнему настаивает, что дело кончится к Рождеству, но даже в его голосе уже звучат нотки сомнения, и я думаю, что он уже сам не верит в это.
Моя работа в госпитале похожа на домоуправление — отчасти это наблюдение за оплатой счетов и получение средств правительственных фондов, которые не всегда попадают по назначению, но в основном я слежу за снабжением, и за записями, и счетами на кухнях. Мысль о том, что нужно накормить столько людей, немного пугает, но мы покупаем большие мясные кости и овощи, чтобы приготовить настоящие супы,
